Рене Баржавель - Дни мира

Проснувшись ночью, она была поражена окружавшей ее экзотической обстановкой; естественное беспокойство человека, оказавшегося в незнакомой среде, утихло, когда она обратила внимание на игру золотистых и красных отблесков от слабо светившихся в трех каминах углей. Рядом с ней лежал обнаженный мужчина… Ее муж… Она улыбнулась, прикоснулась к нему, придвинулась ближе, потом поцеловала, и этот поцелуй разбудил Томаса…

Когда они расстались, Полина сразу же уснула, словно накормленное дитя. Шкуры животных валялись на полу, простыня сбилась комом у них в ногах.

Полина лежала на спине, вытянув одну ногу и согнув в колене вторую. Одна рука находилась под головой, другая же, лежавшая на груди, казалось, защищала ее. Пышные волосы ореолом разлетелись вокруг головы, закрывая плечи. Ее тонкая фигурка могла принадлежать ребенку…

Томас впервые увидел ее такой.

Он поднялся, добавил поленьев во все три камина, затем включил освещение и зажег все свечи. Вернувшись к жене, с восторгом стал любоваться ее бледно-розовым телом на темных простынях.

Он никогда до сих пор не замечал, какая она красивая. Полина казалась ему прекрасней, чем любая тропическая птица, чем цветущее дерево, чем куст дрока, усеянный распустившимися цветами, чем даже Тридцать первый.

Не желая терять время на одевание, он взлетел в голубятню, схватил краски и холсты и спустился вниз, щелкая зубами от холода, но не сознавая, что замерз. Элен, так и не сомкнувшая глаз с вечера, с трудом удержалась, чтобы не выглянуть из дверей и не спросить у сына, в чем дело. У нее возникла безумная надежда, что Полина умирает; потом ей стало стыдно, что подобная мысль родилась в сердце, и она попросила Господа простить ее и позволить полюбить невестку. Помолившись, она уснула. Томас занимался живописью остаток ночи, охваченный сумасшедшей радостью. Каждый раз, когда Полина шевелилась, меняла положение чудесных частей своего тела, он видел ее еще более прекрасной и начинал новый холст.

Наконец, остановившись, Томас проглотил половину цыпленка и плюхнулся на постель рядом с женой, нежно чмокнул ее в щеку и грудь, натянул на нее медвежью шкуру и заснул.

Его разбудили дикие крики. Открыв глаза, он вскочил. Судя по освещенности, день приближался к середине. По салону металось белое пламя. Это была Полина, пытавшаяся содрать с головы вцепившуюся ей в волосы фурию, долбившую голову ударами мощного клюва. Он узнал Шаму и заорал:

— Шама!!!

Перепрыгнув через кресло, Томас схватил птицу за шею и сжал ее. Он готов был оторвать ворону голову, убить его, растерзать… Но удержало мелькнувшее в голове воспоминание о прежней дружбе. Он отшвырнул бьющегося в руке ворона в сторону, не обратив внимания на то, что тот разодрал ему руку когтями. Шама попытался взлететь, но упал на пол. Томас пинком вышвырнул его на улицу.

Потрясенная Полина рыдала, упав на постель. Томас обнял бедняжку. Она, захлебываясь слезами, рассказала, что проснулась, встала и, накинув на себя халат, подбросила полешко в камин. Потом очистила апельсин и распахнула дверь, чтобы полюбоваться туманом. В этот момент на нее набросилось чудовище.

Это был страдавший от ревности Шама, долго ждавший возможности отомстить…

— Он не злой, — сказал Томас. — Это белый ворон. Совсем ручной… Ты увидишь, он такой забавный… Вы станете друзьями… — Какой ужас, — содрогнулась Полина. Томас попытался склонить ее к любви, но она оттолкнула его, забилась в объятьях, вывернулась и вскочила, чтобы выкупаться. Возле камина, где в большой кастрюле грелась вода, лежал медный ковшик с длинной ручкой. Она взяла его, но рука дрогнула, и она выронила ковшик. Поднимая его, она зацепилась за дужку кастрюли и опрокинула, отчего дико заорала, а тут еще по ее голым ногам скользнули змеи.

Снаружи Шама с вывихнутой шеей свирепо пялился на закрытую дверь и кричал, пытаясь выразить словами свое отношение к произошедшему. Когда он повернул голову, в шее что-то громко хрустнуло. Он потряс головой и с трудом выпрямился. Встрепенувшись, расправил крылья, но не стал взлетать, а пошел прочь пешком. Слегка прихрамывая и что-то ворча, он быстро исчез в тумане.

Полина дышала, двигалась, что-то ела, в общем, существовала в состоянии легкого отупения. Она давно поняла, что замужество должно изменить нечто в ее жизни, в ее привычках, но никогда не могла подумать, что будет жить так, как жила теперь. Она неожиданно очутилась в мире, о существовании которого даже не предполагала. Это случилось так неожиданно, как если бы паркет и ковры особняка, в котором она провела столько лет, внезапно провалились под ногами и она очутилась в подвале.