Рене Баржавель - Дни мира

— Господи, сбереги моих зверей и людей, которых я люблю!.. Защити невинных!.. Пожалей их и нас вместе с ними!.. Господи, смилуйся над нами!.. Он молился на немецком языке, и сторожа, швейцарцы из Оберланда, присоединили свои голоса к голосу Леона, продолжая сдерживать лошадей.

Для Томаса, не знавшего немецкого, эти голоса звучали как дикие фантастические молитвы. Большой фонарь, висевший на столбе, и походная лампа, которую он держал на уровне плеча, освещали желтым светом влажные бока лошадей, словно охваченных безумием, взбитую, как пена, солому, разбрасываемую в стороны копытами, рыжую бороду отчаянно сражавшегося с паникой Леона. Горячий, совершенно тропический воздух был наполнен запахами раздавленного помета, растоптанной соломы и пота взбесившихся лошадей.

Внезапно в соседнем строении раздался оглушительный рев сирены, одновременно низкий и высокий, сотрясающий стены. Это закричал Цезарь, удивительный слон с тремя бивнями, за которым Леон должен был ухаживать всю зиму.

Лошади ответили ему звонкими трубными голосами и мгновенно успокоились. Леон и сторожа замолчали. На втором этаже здания сидевший под кроватью Шама перестал каркать, встряхнулся и заснул. Змеи, заполнившие салон, замерли на месте, словно мгновенно впали в зимнюю спячку. Сифон спустился с лифтового поршня и свернулся кольцами у его основания. Флора упала на пол клетки и затихла с открытым клювом и свисавшим языком. Ее перышки, словно синий снег, неторопливо опускались на пол.

На следующий день Томас узнал, что вызвало такую панику у животных.

Мистер Уиндон получил из Лондона короткое письмо, в котором ему советовали закрыть досье номер шесть. Таким образом, он был единственным человеком в Париже, точно знавшим судьбу Клайда Шеридана, пропавшего участника ралли Пекин — Париж.

Возможно, чтобы успокоить и без того не слишком беспокоившую его совесть, он заинтересовался судьбой Томаса и почувствовал к нему симпатию. Уиндон решил, что образование юного джентльмена, хотя и проявлявшего иногда чрезмерную эмоциональность, позволяло банку более разумно использовать его, чем держать на обработке регистров, заполненных тысячами цифр. Он извлек его из отдела текущих счетов и решил испытать в качестве специалиста по внешним связям. Некоторые важные клиенты не любили отвлекаться, чтобы получить деньги, оставить их в банке или просто подписать какие-нибудь бумаги. А мистер Уиндон не любил отправлять к ним простого кассира. Ему нравилось поддерживать с ними общение на более высоком уровне. Обычно для этого использовался самый старый работник банка, человек с прекрасными манерами, но давно одряхлевший. Создавалось ощущение, что он запылился. Когда он считал банкноты, у него всегда дрожали руки. Мистер Уиндон решил, что его отныне будет сопровождать молодой сотрудник.

Перемена произошла весьма своевременно. Томас много раз был готов заставить своего непосредственного начальника господина Паризо проглотить перышко сержант-майор вместе с ручкой, чернильницей и всеми папками. Иногда он чувствовал себя тигром, готовым взбеситься. В нем волной поднималось жгучее стремление к свободе, и невозможность добиться ее превращала его в дикаря, готового взбунтоваться. Он готов был грызть, крошить зубами столик, за которым приходилось сидеть, вышвырнуть обломки в окно и с диким воплем выброситься вслед за ними.

Томас часто говорил матери, что такая жизнь не для него, что он не может продолжать, а если она будет настаивать, он или сойдет с ума, или заболеет и умрет. Элен умоляла потерпеть, убеждала, что скоро все изменится, что работа станет интересной, он начнет получать большое жалованье, займется важными делами…

Слушая эти уговоры, казавшиеся ему глупыми, Томас взрывался, и мать начинала плакать.

Тогда он бросался вниз по лестнице, выводил Тридцать первого из салона или из конюшни, вскакивал ему на спину и мчался под деревьями, перепрыгивая через кусты и упавшие ветки, издавая дикие вопли, словно индейский вождь на тропе войны. Или же скидывал на бегу с себя одежду и голым нырял в бассейн для морского льва.

Его спасло новое назначение, он подумал, что мать, в конце концов, оказалась права. Его зарплата заметно увеличилась, теперь он каждый месяц получал на пять франков больше, чем прежде. И почти все рабочее время проводил в разъездах по городу на фиакре, который оплачивал банк (он не думал, что на самом деле его поездки оплачивают клиенты банка). Прижавшись лицом к стеклу, он наслаждался движением и красками городских пейзажей. У него появилась привычка брать с собой в эти поездки свой альбом для рисования. Его потребность рисовать, почти угасшая, снова вспыхнула в нем. Теперь он посвящал рисованию все выходные дни; стал тратить на краски больше денег, чем на еду.