Рене Баржавель - Дни мира

На заре первым проснулся Ферган, ему показалось, что он услышал крик петуха на ферме отца. Он сел, не сразу сообразив, что находится совсем не в Ирландии.

— Тише! — предупредил его Шаун. Ферган разглядел внутренности палатки и сразу же вернулся к реальности. Шаун стоял на коленях возле входа и всматривался наружу через узкую щель. Ферган прислушался. Снаружи доносились странные звуки, какие-то шорохи и как будто легкие шаги. Он заметил, что Шаун держит наготове свой револьвер. Упрекнул себя, что оставил свой револьвер в автомобиле. Бесшумно подобравшись к Шауну, он внезапно заметил, что тот негромко смеется. Выглянув наружу, он увидел «Золотой призрак», стоявший в нескольких метрах от палатки. Его медные детали сверкали в лучах восходящего солнца. Вокруг машины собралось несколько антилоп, напомнивших ему стайку любопытных девушек. Животные принюхивались к незнакомым запахам, царапали копытом потухшие угли костра, лизали кожаные чехлы. Одна из антилоп забралась в машину, где принялась жевать угол зеленой ткани.

— Это же моя рубашка! — заорал возмущенный Ферган и выскочил из палатки, осыпая антилоп гэльскими ругательствами. Антилопы сыпанули в стороны, словно испуганные блохи, и исчезли, оставив за собой облачко пыли. Шаун тоже выскочил из палатки и стоял в стороне, пока Ферган рассматривал свою рубашку, у которой не хватало почти половины полы.

— Мерзкие коровы! — сказал Ферган. — Ведь это моя рубашка из Донегола! Она всегда была со мной!

— Не жалуйся, — сказал Шаун. — У тебя все же осталось чем прикрыть задницу… Со всех сторон на каменистом плато возникали небольшие облака пыли, постепенно смещавшиеся в южную сторону. За ними в воздухе продолжало висеть немного пыли. Это были стада антилоп, охваченных общей тревогой.

— Никогда бы не поверил, что в Гоби столько зверья, — сказал Ферган, сворачивая все, что осталось от его рубашки. — Верить можно только тому, что ты видишь, — заметил Шаун. Он уже разглядел, что местами почву покрывала короткая колючая трава, пробивавшаяся сквозь пыль и песок. Ее было достаточно, чтобы служить кормом антилопам.

— Очевидно, неподалеку отсюда есть колодец или какой-нибудь другой источник воды… Они наткнулись на воду через пару часов. Это оказалось небольшое озерцо с прозрачной водой, образовавшееся в углублении, куда вода просачивалась из-под вертикальной скальной стенки.

Сюда подходила караванная тропа. В тени под скалой стояло пять бочек с бензином. Две из них уже были почти пустыми. Шаун и Ферган разглядели следы шин, оставленные «Италой» и двумя «Де Дион-Бутонами». Ферган заполнил все освободившиеся канистры, а Шаун решил захватить с собой одну полную бочку. Он не хотел оказаться привязанным к маршруту, которым передвигалась команда, обеспечивавшая снабжение гонщиков горючим. Предпочитал сам выбирать свою дорогу.

Погрузив бочку на машину и пополнив запас воды, они двинулись дальше и вскоре вернулись к телеграфной линии, ведущей в сердце Гоби. Это слово на маньчжурском языке означает «пустой, полый», что соответствует характеристике пустыни. Она возникла в депрессии, оставленной древним высохшим морем, и в ней царила страшная иссушающая жара, к которой не может приспособиться ни одно живое существо. На обочинах дороги постоянно встречались скелеты верблюдов, лошадей и быков. Только движение на большой скорости позволяло участникам гонки выдерживать жару. На гребнях скальных волн возвышались пирамиды из камней, воздвигнутые путниками, использовавшими эту дорогу на протяжении многих тысячелетий. Они завершались водруженными на макушку отбеленными солнцем черепами лошадей или быков с широко расставленными рогами. Вереница пирамид, казавшаяся бесконечной, уходила вдаль и терялась, не доходя до недостижимого горизонта. Караваны осмеливались проникать в эту смертоносную часть пустыни и передвигаться по ней исключительно ночью, стараясь преодолеть пекло в часы между сумерками и утренней зарей. Шаун и Ферган увидели во впадине, выстланной солью, блестевшей на солнце, словно зеркало, скелеты целого каравана, передвигавшегося недостаточно быстро.

Они молчали. Человеку нечего было сказать перед нечеловеческими размерами пустыни, перед могуществом природы. Солнце здесь уже не было творцом и защитником жизни; это было адское излучение, каждый день снова и снова поджаривавшее и убивавшее мир. Ощущения человека, пересекающего эту пустыню, были более чем волнующими, они находились на грани ужаса. Сердце Шауна, как казалось ему, раскалилось почти так же, как и пустыня.