Тони Моррисон: Возлюбленная [litres]

Смыв последний лепесток ромашки, Сэти двинулась дальше, к дому, по дороге подобрав чулки и башмаки. И словно для того, чтобы еще сильнее наказать себя за эти воспоминания, сразу заметила, что на крыльце, не более чем в двадцати шагах от нее, сидит Поль Ди, последний из живших когда-то в усадьбе Милый Дом мужчин. И хотя Сэти никогда бы не спутала его лицо ни с одним другим, но она все-таки спросила:

— Это ты?

— Вернее, то, что от меня осталось. — Он встал и улыбнулся ей. — Ну как ты, детка? Вижу, вижу, что босиком идешь.

И когда она вдруг рассмеялась, смех полился свободно и молодо.

— Да мне все ноги травой на лугу исхлестало. Да еще ромашка налипла.

Он сморщился так, словно проглотил полную ложку чего-то горького.

— И не говори! Ужасно, когда ромашка к голым ногам липнет!

Сэти смутилась. Скомкала чулки и сунула их в карман.

— Ну что ж, заходи в дом.

— Хорошо у тебя тут на крыльце, Сэти. Прохладно. — Он снова сел, глядя куда-то за дорогу, на луг — боялся, что глаза выдадут проснувшееся вдруг желание.

— Восемнадцать лет, — проговорила она тихо.

— Восемнадцать, — откликнулся он. — И готов поклясться: все восемнадцать лет я куда-то шел. Можно и мне тоже? — Он кивком показал на ее босые ноги и принялся расшнуровывать ботинки.

— Хочешь ноги вымыть? Давай-ка я тебе тазик с водой принесу. — Теперь она была от него совсем близко.

— Да нет, чего там. Не впервой. Этим ногам еще топать и топать.

— Не можешь же ты уйти прямо сейчас, Поль Ди! Погости хоть немного.

— Ну, по крайней мере, Бэби Сагз-то я повидать должен. Где она, кстати?

— Умерла.

— О Господи, нет! Когда?

— Да теперь уж восемь лет как. Почти девять.

— Тяжело умирала? Хоть бы не тяжело!

Сэти покачала головой.

— Легко. Отошла — словно пенку с молока сдули. Жить ей было куда тяжелее. Жалко, что ты ее не застал. Ты что ж, за этим сюда пришел?

— В том числе и за этим. Но главное — на тебя посмотреть. А если начистоту, то сейчас я готов пойти куда угодно. Куда угодно — лишь бы дали пожить спокойно.

— А ты хорошо выглядишь, Поль Ди.

— Черти напутали: я особенно хорошо выгляжу, когда внутри у меня что-то не то. — Он выразительно посмотрел на нее, и последние слова прозвучали двусмысленно.

Сэти улыбнулась. Вот так они всегда — когда-то давно все они так вели себя. Все мужчины Милого Дома до Халле и после того, как она вышла за него замуж, обращались с ней чуть-чуть насмешливо, по-братски, капельку заигрывая, подтрунивая — не сразу и догадаешься, что за этим стоит.

Поль Ди казался в точности таким, как и тогда, в Кентукки, если не считать копны отросших волос да странного ожидания в глазах. Блестящая, как сланец, черная кожа; спина прямая. Для человека с таким, в общем-то, неподвижным лицом удивительной была его мгновенная готовность улыбнуться, разгневаться, огорчиться с тобой вместе. Словно всего-то и требовалось — привлечь к себе его внимание, и в нем мгновенно возникали те же чувства, что и в тебе. Глазом не успеешь моргнуть, а лицо у него уже совсем другое — словно свои эмоции он хранил очень близко, сразу под кожей.

— Мне ведь не нужно и спрашивать о нем, да? Ведь ты бы сказал мне, если б что-нибудь знал, верно? — Сэти посмотрела на свои босые ноги, и снова перед ней возникли те сикоморы.

— Сказал бы. Конечно, сказал бы. Но я и теперь знаю не больше, чем тогда. — «Если не считать маслобойки, — подумал он, — но тебе-то об этом знать вовсе не нужно». — А ты разве надеешься, что он еще жив?

— Нет. Мне кажется, он умер. И моя вера не помогла б ему выжить.

— А как считала Бэби Сагз?

— Точно так же, да только если ее послушать, так все ее дети непременно умерли. Говорила, что в точности знала день и час, когда каждый из них умирал.

— А когда, по ее словам, умер Халле?

— В тысяча восемьсот пятьдесят пятом. В тот самый день, когда у меня дочка родилась.

— Так ты все-таки родила! Вот уж не думал, что ты с этим справишься! — Он усмехнулся. — Ведь на сносях удрала!

— Пришлось. Ждать-то больше нельзя было. — Она, потупившись, тоже вдруг подумала: а до чего же странно все-таки, что она тогда справилась. Но если б не та девочка, что хотела бархат купить, ничего бы у нее не вышло.

— Неужели все сама, одна? — В голосе его слышались и гордость за нее, и обида. Но все ж таки ему было очень грустно, что ей не понадобилась ничья помощь, ни Халле, ни его самого.

— Почти что сама. Мне тогда одна белая девушка помогла.

— Ну так благослови ее Господь, она и себе помогла.