Наталья Галкина - Зеленая мартышка

И у него, и у всей его группы фантазия была неистощимая, голь на выдумки хитра. Огромный клавишный выключатель, который потом стал привычной деталью всех электромагазинов, изобретен был именно Лосенко: при правильном («эргономичном», — говоря это слово, он усмехался так, словно произнес непристойность) расположении на стене его можно было привести в действие носом или плечом.

Комнату группы самообслуживания заполняли загадочные предметы и приспособления; из описаний, рисунков и чертежей к ним, фотографий макетов и опытных образцов Лосенко составлял трактаты, переплетаемые собственноручно. Когда я — с превеликим удивлением и удовольствием! — читала труды сии, у меня ехала крыша.

Лосенко, должно быть, родился дизайнером; тысяча маленьких хитростей, обретая форму и жизнь, роились в его квадратной головушке.

Именно он сумел оценить по достоинству разработки недавно приглашенной директором модельерши (ее блистательное подразделение состояло из двух персон: самой модельерши и портнихи), в частности, примененных в качестве застежек (это теперь они на куртке каждого третьего, тогда их никто в глаза не видел) вместо пуговиц и молний «репейников» из космонавтского арсенала, а также скользкого шелка и атласа подкладок вкупе с грузиками вшитых в полы пиджаков и пальто, повешенных на специально разработанные плечики с вешалкой: подойти, встать спиной, вдеть протезы в широкие проемы рукавов, — дальше одежда «сама надевалась» и «сама снималась».

— Не забудьте патент получить, — сказал модельерше Лосенко, оскалясь в редкой, не всеми в институте знаемой улыбке.

Она в ответ из вежливости спросила его, над чем он сейчас работает, он обреченно промолвил:

— Зубная щетка и паста. Пока фиаско полное.

— В чем проблема? — спросила модельерша, тряхнув гладкой челкой и черной блестящей гривкой à la паж.

— Во всем. Как прикажете выдавить пасту на щетку? Ножным приводом? Между прочим, вам надо разработать еще и вешалку для головного убора. Например, с принудительным положением человека под шляпой. Чтобы она падала ему на голову, как голова с эшафота, ха-ха, может, тоже не без ножного привода… Но вот как потом кепарь снять и на вешалку заправить? Но вот если вы спросите, почему я не могу поменять консистенцию пасты с выходом ее из тубы на манер дозированного спрея или аэрозоля…

С этими словами он быстрехонько удалился, почти бегом, насколько комплекция позволяла, чтобы не упустить идею и успеть пригвоздить ее к бумаге, пока она не испарилась, уступая место следующей.

Он не случайно упомянул в разговоре ножной привод, то был его конек. «Подходишь к кухонному шкафу, нажимаешь, понимаешь, педаль, дверцы шкафа распахиваются, выскакивает, как черт из табакерки, доска-полка с кастрюлями в приямках…»

Квартира инвалида, проектируемая Лосенко со товарищи, напоминала космическую станцию, исподволь приручающую чужую планету недосягаемой, непонятной и отчасти враждебной жизни двуруких.

Особенно фантастично развивалась тема «Замки и дверные ручки». С двумя паритетными направлениями: механика и электроника. Механическому направлению позавидовали бы не токмо Кулибин с Нартовым, но и Леонардо лично. В электронном враждовали ответвления пневматики и гидравлики.

— Дверь при надлежащем состоянии техники, — говорил Лосенко, — можно открыть взглядом, голосовой командой и плевком. Но техника наша, — интонация становилась трагической, — техника наша, мать ее, отстает!

И он свирепо грозил кулаком видной ему одному образине отстающей техники.

— Еще один «диссертант» уволился, — фыркал он, куря на площадке с Болотовым, — кнопку изобрел, кандидатскую навалял и смылся.

Диссертанты и вправду приходили и уходили. Вообще состав проектировщиков тут был, как нигде, черно-белый, или «злодеи», или «благодетели»: либо человек интересовался исключительно личной карьерой и, защитившись, исчезал, либо хотел совершить переворот в протезировании и осчастливить наконец несчастное человечество.

В институте в разных подразделениях трудились три семейные пары. Самой романтичной, если можно так выразиться, была самая старшая. Он медленно передвигался, скованный, шаркающей походкой перенесшего инсульт старика: лысоватый, кое-как пригладивший серые непослушные вихры вокруг природной тонзуры, слабовидящий, в марсианских очках, в белом накрахмаленном халате, почти всегда под руку с женой. Много младше его, она и сама уже вступила в старость; звали ее самым классическим образом: Катерина Ивановна. Гладкие ее темно-русые с сильной проседью волосы собраны были сзади в хвостик, точно у школьницы. Встретившись в коридоре, мы здоровались, он церемонно старомодно раскланивался, я успевала в который раз разглядеть мелкие морщинки на ее лице, прекрасные серые глаза, блеклые губы. Она носила туфли без каблуков, тоже какие-то школьные. Мужа и жену окружали аура тишины, а судя по рассказам об их несусветном позднем романе да по тому, как вела она его под руку, и аура любви. Она приходилась ему кузиною, он был давно и прочно женат, дети взрослые; к ужасу родственников, он развелся, она тоже, они поженились, слухи ходили, что и венчались, родились у них близнецы, престранные мальчики, аутичные отчасти, с феерическими способностями к шахматам и к математике. Он, с молодости доктор наук, местный гений в своем роде, работал то ли в области биомеханики, то ли спецфизиологии, увлекался структурологией в биологической своей нише, работы его пользовались известностью у коллег из разных стран и городов.