Наталья Галкина - Зеленая мартышка

Один из дворцов, возведенный осенью на неудачном месте над крещатиком подземных скрытых рек, был так сыр, что стоило затопить в нем печь, зажечь свечи, задышать, — как наполнялись комнаты белесым маревом тумана, в коем плавали, подобные призракам, чихая и кашляя, придворные с императрицей во главе.

Жена наследника престола, бывшая малютка Фике, будущая Екатерина Великая, ненавидела шемаханское кочевье. В дороге ее преследовали неудачи, мучили насморк с мигренью, угри, колики, она подворачивала ногу, на ее любимую фарфоровую блохоловку падал тяжеленный бронзовый подсвечник, острым осколком фарфора она умудрилась пораниться, а мерзкая сиропообразная жидкость, полная дохлых блох, пролилась на любимое неглиже, испортив его непоправимо.

Географическая челядь оказывалась то в намоленном Тихвине, то в поместье Стенбоков под Ревелем, то в Вышнем Волочке, то в Рогервике с Екатериненталем, то в Гостилицах, что говорить об Ораниенбауме с Петергофом, дела дачные; особо романтичен был переезд в Москву на тридцатиградусном рождественском морозе. Странно, что при такой тяге к пересечению широт и долгот нашего общего глобуса Елисавет отказывалась верить утверждению кучерской науки географии об островном размещении Англии, даже гневалась, упорствующих поучая: не является островом английское государство, сие несолидно, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

— Не приведи вас Бог, — инструктировал д’Эона Воронцов, — обмолвиться перед императрицей, что Англия — остров, вы навлечете на себя немилость, неприязнь государыни опасна.

Инструкции Воронцова сводились к тому, чтобы правильно понимать циркумстанции, не соблазняясь ряженой, внешней их стороной.

Вам кажется, что вы знаете императрицу, говорил он, вы очарованы ею. Ее ласковый взор и медовые речи с первой встречи вас пленили. Человек не должен позволять своим чувствам главенствовать, сердце и вообще-то плохой советчик, а в политических делах и вовсе никудышный, вам должно уповать на холодный рассудок. Под внешней милотой да приветливостью императрицы кроются совсем иные черты; если вы не успели застегнуться на все пуговицы и зашнуровать кирасу, внимательный взор этой женщины скользнет под одежду, разденет вас догола, точно скальпель, рассечет вашу грудь, а когда вы спохватитесь, будет поздно, вас анатомировали, просмотрели насквозь, погадали по вашим внутренностям, обыскали вашу душу. Кротость и доброта — привычная маска Елизаветы, прелестный лак, удачный грим, поскребите верхний слой, — и под беленьким проступит черненькое, под поддельным лицом проступит истинное.

У вас во Франции, да и во всей Европе, нашу государыню почитают за особу великодушную ; да, будучи коронованной, она поклялась на иконе Николая Чудотворца, что никто не будет казнен во время ее царствования. Да, она издала указ, запрещающий пытать беременных, больных, детей и стариков, — с чего бы это вы побледнели? Разумеется, голов при ней не отрубили ни одной, это правда; но две тысячи языков, две тысячи пар ушей поотрезали, добавьте к этому выколотые глаза и вырванные ноздри — бухгалтерия елизаветинской действительности предстанет пред вами в истинном свете. Вы ведь знаете историю Евдокии Лопухиной? Возможно, некоторые незначительные провинности по отношению к государыне можно было поставить ей в вину. Но главная ее вина была в том, что она была счастливой соперницей царицы, да к тому же покрасивей ее и помоложе, стоило ли это того, чтобы была она бита кнутом жесточайшим образом, а потом ей вырвали язык? Губернаторы наших провинций не убивают своих врагов, друг мой, они их вешают на деревья за руки или за ноги, и те умирают сами по себе; впрочем, иногда, прибив их к дощатому невеликому плотику, пускают они их в плавание по рекам, пересекающим наши степи.

Государыня наша суеверна, суесловна, то полна молитвенного жара, то недоверчивей атеистки; хотя ей случается часами стаивать на коленях пред иконой Божией Матери, испрашивая совета: где искать нового возлюбленного? в каком полку обретет она на сегодня любовника? будут ли то преображенцы, измайловцы, семеновцы, калмыки или казаки? кто разделит с ней очередную полночь в кочевой ее кибитке? Чтобы понять эту кровосмесительную помесь фальши и правды, эту беспримерную амальгаму религиозности и жестокости, надо вспомнить, надо полагать, вашего Людовика Одиннадцатого, который опускался на колени перед амулетами или идольчиками, и перебирал висящие на полях его шляпы свинцовые бирюльки, чтобы вычислить, точно на адских четках, к какой именно пытке приговорит он очередного осужденного.