Исаак Фридберг - Арена - Пять новелл о человеческих странностях

Он содрогался от слёз на заднем сидении автомобиля, Эляна обнимала его — как это нередко бывает, её женская слабость мгновенно обернулась материнской силой, она гладила Александраса, что-то шептала ему на ухо, успокаивала.

— Ты права… — сквозь слёзы шептал Александрас. — Права… Я это знаю… Я же не виноват, что я такой… Я хочу быть другим, хочу… Но как это сделать, объясни, объясни… Я не знаю…

— Я тоже не знаю… — прошептала Эляна. — Ты ведь правду сказал обо мне… Я всё в жизни делала чужими руками… Ты лучше меня… Ты настоящий… У тебя всё настоящее… страх… слёзы… злость… А я как будто всегда притворяюсь… Всегда… Бумажная кукла…

— Нет… — глотая слёзы, прошептал Александрас. — Это ты лучше меня… Тебе кажется, что ты притворяешься… Потому что ты жутко боишься притворства… И совсем не умеешь притворяться… Это я… я притворщик… всю жизнь…

Так они говорили… И не знали того, что они уже стали другими. Вот сейчас, в это самое мгновение, ослепленные ослепительным светом сострадания и великодушия. И суждено им было увидеть совсем другое солнце, и совсем другой свет. Но для этого надо было дожить до утра…

Они сжались в один маленький тёплый комочек на промёрзшем до оледенения кожаном сидении и так застыли: щека к щеке, губа к губе, плечо к плечу, ладонь к ладони.

Слёз не было. Была тишина. И дыхание — гулкое, как шаги в пустой церкви.

— Главное — не заснуть… — прошептала Эляна, из последних сил разводя уже слипающиеся веки. — Главное не заснуть… Замерзают всегда во сне… Я читала…

— Я тоже читал… Давай разговаривать…

— Давай… А о чём…

— Давай вспоминать… как мы встретились… и что было потом… Всё-всё вспоминать… до самых подробностей…

— Это было на пляже, летом в Паланге… Боже мой, как летом бывает тепло!.. Я была в таком белом импортном купальнике и соломенной шляпке…

Александрас чуть слышно рассмеялся.

— Ты чего?

— Ничего. Что может быть удивительнее женщины?!

— Почему?

— А во что я был одет, ты помнишь?

— Нет…

Александрас рассмеялся.

Они говорили медленно, чуть слышно, вполголоса, голоса слабели, утихали, огромные паузы, как чёрные дыры, разделяли слова. Слова становились тише, чёрные дыры — больше. Они засыпали…

— Сделай… что-нибудь… — еле слышно двинул губами Александрас. — Я за… засыпаю… сыпаю…

Эляна не ответила.

Жуткая кабанья голова с красными глазами возникла в незамёрзшем уголке лобового стекла и уставилась на них, не мигая.

Эляна увидела её сквозь слипшиеся веки — даже не испугалась, не было сил. Только тихо спросила:

— Мы… уже?.. На том свете?..

Шумная весёлая компания людей в огромных масках, надетых на плечи, окружила машину. Они ехали по своим шутовским делам в широких розвальнях, запряжённых сказочной лошадью, из ноздрей которой валил дым. Или просто пар? Нет — дым!!!

Машину привязали к розвальням, за руль сел огромный косолапый медведь в бурой нечёсаной шкуре — и кавалькада поползла просёлочной дорогой.

Они ничего не помнили и не видели, сознание обволакивал белый клубящийся туман, из этого тумана возникали молодые бородатые лица с весёлыми глазами и исчезали; какие-то голоса настойчиво повторяли:

— Это водка, горячая водка с перцем, выпейте, выпейте, это очень вкусно… обязательно нужно…

Потом белый туман превратился в самый настоящий пар, вокруг была баня, они лежали на полке, словно на операционном столе — охмелевшие, безвольные, безгласные, как Адам и Ева в день сотворения; всё те же полузнакомые бородачи колдовали берёзовыми вениками, один из бородачей всё время бормотал: «Не-е-ет, у нас так просто не замерзают… и что за блажь приходит людям в голову — замёрзнуть в собственном автомобиле! И где — в центре Европы! Это неграмотно, извините, товарищи, но это просто неграмотно!!! Не надо нарушать законы гостеприимства!..»

При чём тут «законы гостеприимства» весёлый бородач наверно и сам не понимал, но так, под аккомпанемент собственного голоса, ему, видимо, было сподручнее работать…

Проснулись они поздно утром в необъятной деревянной кровати, похожей на сцену провинциального театра.

Комната была огромна и пуста. Солнечный свет наполнял её, жёлтый и густой, как сливочное масло. Белоснежная постель светилась в этой желтизне, окружённая белым туманным заревом.

Этот яркий овеществлённый свет слепил глаза, Александрас открыл их, и ничего не увидел — ни стен, ни окон, ни потолка… Искрился свет на кончиках ресниц — и только совсем рядом, в пенном кружеве подушек, виднелось лицо Эляны.