Сергей Антонов - Трудный день

— Наверное, Владимир Ильич, большинство.

— Гм… А коммунисты в деревне есть?

— Где их нет…

— Сколько — не знаете?

— Не знаю…

— Так, так…

И вдруг:

— А о Шатуре вы слыхали, Федор Васильевич?

— Немного…

— Жаль! Первые строители ее жили на болоте в землянках, пока не соорудили бараков. Топорами и пилами валили тысячи деревьев на просеке, поставили сотни двенадцатиметровых опорных мачт… Питались иногда гнилым горохом и червивой воблой, слышали подчас не только угрозы, но и выстрелы врагов… И вот скоро будем торжественно пускать электростанцию!

— Владимир Ильич, — уверенно и с достоинством ответил Федор Васильевич, — задолго до Советской власти и до того, как ваши любимые Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом открыли так называемые законы общественного развития, русские мужики, тоже, наверное, питаясь червивой воблой и гнилым горохом, возводили дивные храмы, дворцы и палаты — сокровища мировой культуры! Будучи только рабом, таких шедевров не создашь, и сколько бы там ни полегло мужиков от кнута, возводила шедевры вера, порыв, о котором вы говорили. Вера в необходимость того, что они делали, в прекрасное будущее. Однако, украсив землю, совершив подвиг, эти люди не смогли изменить жизнь в принципе. Она по-прежнему оставалась ужасной.

— Так для того и совершалась революция, дорогой Федор Васильевич, чтобы вера и порыв миллионов смогли, наконец, изменить, как вы говорите, жизнь в принципе!

— Революция, как я понимаю, устанавливает торжество разума, справедливости, науки и прогресса.

— Вот-вот! — подхватил Ленин. — А она не установила, не обеспечила! Сейчас вы начнете приводить примеры. Давайте!

— То, что она не обеспечила, или пока не обеспечила, или не во всем обеспечила, вы знаете, и это хорошо. Но она и не обеспечит. Вот в чем дело!.. Видите, я уже контрреволюционер…

— Нет… Вы просто сами себе мешаете жить. Что на вас давит, Федор Васильевич? Что вас так гнетет? — с участием спросил Ленин. — Думы о завтрашнем дне?

— Будущее. — Покровский помолчал, глядя прямо перед собой, и добавил: — Имею в виду не будущее своей персоны, конечно.

— Понимаю, — отозвался Ленин.

— Владимир Ильич, а вы, простите за вопрос, не просыпаетесь ночью в тревоге?

— Просыпаюсь…

Он хотел сказать, что не только просыпался и просыпается… Когда страна была в огненном кольце фронтов, просыпался и шел звонить дежурным, военным, а то и по прямому проводу. Запрашивал, допустим, Вологду, где мог вспыхнуть контрреволюционный переворот, о положении дел… Выяснял судьбу какого-нибудь поезда… Или спрашивал, как исполняется намеченное, давал советы, помогал… Прошли особо опасные в военном отношении годы, а он и сейчас просыпается, что-то додумывает, намечает неотложное, что нужно будет сделать утром…

Ленин пропустил все это и сказал другое:

— Некоторые из нас прекрасно, прямо-таки великолепно научились доказывать, почему именно нельзя наладить или улучшить какое-либо дело. Если бы эти усилия обратить на то, чтобы все-таки попытаться его улучшить, мы бы давно достигли больших успехов. Но до этого еще далеко…

Ленин встал, прошелся по кабинету, как будто перед ним не было Федора Васильевича.

Покровскому показалось, что Ленин совершенно забыл о нем. Но Владимир Ильич подошел к посетителю и сказал:

— Что же, Федор Васильевич, может, ничего и не выйдет. Если мы сейчас не сумеем поднять промышленность и сельское хозяйство — погибнем. Устроит вас гибель Советской власти?

— Лично мне, Владимир Ильич, Советская власть ничего не дала. Но если она действительно может изменить жизнь людей — было бы жаль ее гибели: среда, из которой я вышел, ждет от нее многого.

— Какая среда?

— Мой дед и отец — крепостные из-под Брянска. Когда известный вам Мальцев строил чугунолитейный завод в Песочне, они возили тачки с песком и землей. И завод построили. Стоит.

— «Завод»!.. Мы построим новое общество и без кнута надсмотрщика.

Звонили по телефону, иногда входила секретарь, а Ленин продолжал беседовать с Покровским. Он не мог отпустить этого человека прежде, чем не будет уверен: Покровский сделает все возможное, чтобы карта, о которой он, Ленин, мечтал, ожила на всем пространстве России — от Питера до Владивостока, от моря Белого до моря Черного.

Больше всего беспокоил Ленина горестный взгляд Федора Васильевича, когда тот говорил о будущем.

Ленин спорил, убеждал… Он готов был убеждать, не жалея ни времени, ни сил. Но решать… решать человек должен сам.