Сергей Антонов - Трудный день

— Не работается, Никита?

Художник кивнул, полистал альбом и наконец поднялся.

Уже несколько дней раздумывал он о гербе Советской республики. Герб…

В пятнадцатом веке по настоянию жены великого князя Ивана III Софьи Палеолог государственным гербом России стал двуглавый орел, герб Византии. Почти полтысячи лет олицетворял он собою Россию. Его изображение было и на знаменах великого Суворова, и на знаменах русских армий, громивших турецких захватчиков в Болгарии и Молдавии. Но двуглавый орел реял и над карателями, усмирявшими крестьянские восстания, и над войсками, разгонявшими демонстрации рабочих. Он стал символом самодержавия.

Сотни лет складывалась геральдика старых государств: орел, корона, скипетр, меч, копье… Каждый атрибут — выражение характера и политики. Но как выразить характер и политику нового, еще не виданного государства? Какая геральдика у рабочих и у крестьян? Станок? Плуг? Что должно быть в рисунке герба? Гвозди?.. Молоток?..

Да и понадобится ли герб вообще? Кто знает — месяц, другой, и, может быть, все будет кончено…

Каждый день подходил художник к карте и переставлял флажки все ближе и ближе к первопрестольной, к Москве…

Мария Андреевна тяжело вздохнула: она понимала состояние мужа.

— Чаю хочешь, Никита? — заботливо спросила она.

Никита Павлович не ответил.

— Мария Андреевна, — послышался из-за двери грубоватый голос домашней работницы. — Крант опять не работает. Воды не будет.

— «Крант не работает»… «Крант не работает»… — с каким-то удовольствием повторил художник. — Испорченный «крант» в герб не вставишь… И заводскую трубу без дыма, и взорванный мост… Луша, — позвал он.

Луша явилась с веником в руке.

— Значит, «крант» не работает, Луша? — спросил художник.

— Да я уж извелась с ним, Никита Павлович! То не открыть, то не закрыть! Как конь с затинкой.

Думая о своем, художник смотрел на Лушу.

Заметив пристальный взгляд хозяина, Луша оглядела себя и, не найдя никаких погрешностей в одежде спросила:

— Чегой-то вы на меня смотрите?

— Вот думаю, Луша, не всадить ли тебя в герб? — и художник поднял руку Луши, в которой она держала веник. — Символическая фигура! Н-да… — и добавил после паузы: — «Крант», значит, не работает…

— Мария Андреевна, — вдруг предложила Луша, — а что, если сходить за этим усатым?

— Каким «усатым»?

— Да вот что чинил у нас посуду? Паял, лудил… Вы еще обещали ему ботиночки отдать… Парнишке его…

— Это ты про Ивана Григорьевича — «усатый»? — рассмеялась Мария Андреевна. — Конечно, конечно! Надо за ним сходить… Только попроси его побыстрей.

Разговор шел о рабочем-токаре Иване Григорьевиче Терентьеве, жившем неподалеку в старом деревянном доме на Плющихе. Он паял у Верстовских посуду, «починял» водопровод, делал крючки для тяжелых картин, занимался и более тонкой работой, укрепляя колесики рояля, ремонтируя замысловатые замочки и ручки к старым шкатулкам красного дерева. Исправлял и налаживал Иван Григорьевич и сложные игрушки немецкой и французской работы, привезенные художником из поездок по Европе. Насколько помнит Никита Павлович, отец Ивана Григорьевича, Григорий Николаевич, тоже был мастером и тоже часто являлся по просьбе его родителей что-нибудь починить, припаять, поправить…

— А вы ботиночки приготовьте, — давала наказ Луша. — А то ведь обидно: работал, работал, а про ботиночки потом и забыли. А у него дети… Человек бедный…

Мария Андреевна всегда улыбалась, когда Луша из самых лучших побуждений входила в роль хозяйки.

— Приготовлю, Луша… Иди, пожалуйста, побыстрее, — поторопила ее Мария Андреевна и вышла вместе с Лушей.

А художник продолжал расхаживать по кабинету.

— «Крант не работает»… — повторял он про себя. — «Крант не работает»… Да-а… «Ботиночки…» «Человек бедный…»

Вскоре Мария Андреевна вернулась с ботинками.

— Вот… Как ты думаешь, прилично давать такие? — спросила она с сомнением.

Никита Павлович мельком взглянул на ботинки и сказал:

— Великолепные штиблеты! Особенно для восемнадцатого года.

Он взял их и поставил на видное место на полу, чтобы не забыть.

На этот раз появление Ивана Григорьевича в доме художника вызвало подлинный переполох.

Никита Павлович, наклонившись над столом, перебирал рисунки гербов разных стран мира, когда в кабинет быстро вошла испуганная, растерянная Мария Андреевна:

— Никита!.. Никита!..

— Что ты? Успокойся… Обыск, что ль? Ну пусть ищут! — безмятежно проговорил художник, привыкший к обычаям революционного времени.