Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

— Наверное, — ответил Пиннеберг.

— Вера — дело церковников и к рабочим отношения не имеет. Соглашение должно быть. А по нему за сверхурочные полагается платить. И к чему мне зять, которому сверхурочные не оплачивают?

Пиннеберг пожал плечами.

— Потому что вы, служащие, плохо организованы, — не унимался Мёршель. — Не солидарны друг с другом. Вот почему они делают с вами что захотят.

— Я организован, — грубо отрезал Пиннеберг. — Я состою в профсоюзе.

— Эмма! Мать! Наш молодой человек состоит в профсоюзе! Кто бы мог подумать! Какой герой — в профсоюзе он! — Папаша Мёршель наклонил голову и, прищурившись, стал сверлить будущего зятя своими глазенками. — И как этот профсоюз называется, юноша? Ну?!

— Профсоюз германских служащих! — ответил Пиннеберг, раздражаясь все больше и больше.

Долговязый Мёршель от смеха согнулся пополам.

— Мать, Эмма, держите меня, наш новый сынок — в профсоюзе белых воротничков! Желтый профсоюз! Для тех, кто хочет усидеть между двух стульев. О господи, умора!

— Наш профсоюз отнюдь не желтый, — Пиннеберг не на шутку начал сердиться: — Нас не финансируют работодатели. Мы платим членские взносы.

— Начальников подкармливаете! Желтых бонз! Ну, Эмма, правильного жениха ты себе нашла! Пэгээсовец! Белый воротничок!

Пиннеберг умоляюще уставился на Барашка, но она даже не повернулась в его сторону. Может, она к такому и привыкла, но он нет.

— Итак, вы из служащих, продолжал Мёршель. — А они считают, что лучше нас, рабочих.

— Ничего я так не считаю.

— Считаете-считаете. А почему, я спрашиваю? Потому что вы не требуете, чтобы вам платили каждую неделю, а готовы ждать. Не настаиваете на оплате сверхурочных, получаете по заниженным ставкам, не бастуете. Потому что вы всем известные штрейкбрехеры…

— Дело не только в деньгах, — сказал Пиннеберг. — У нас другие представления, не такие, как у рабочих. У нас свои потребности…

— Думайте иначе, — проговорил Мёршель. — Так же, как рабочие.

— Я не согласен, — ответил Пиннеберг. — Я, например…

— Что вы? — усмехнулся Мёршель. — Вы, например, взяли аванс?

— Что еще за аванс?

— Самый настоящий. — Мёршель осклабился: — У Эммы. Не очень-то это красиво. Типичная пролетарская привычка.

— Я… — Лицо Пиннеберга обдало жаром, и ему захотелось хлопнуть дверью и прогреметь на прощанье: «Да чтоб вас всех!..»

Но фрау Мёршель решила утихомирить мужа:

— Успокойся, отец, хватит зубоскалить! Дело сделано. Тебя оно уже не касается.

— Карл вернулся! — выкрикнула Барашек при звуке хлопнувшей входной двери.

— Зови к столу, женщина, — сказал Мёршель. — А я прав, зятек, хочешь, спроси у своего пастора.

В кухню вошел молодой человек, однако «молодым» назвать его было трудно, скорее уж пожилым. Он выглядел каким-то дряблым и даже более злобным, чем его отец. Его «добрый вечер» было похоже на звериный рык. Он, не обращая на гостя внимания, снял пиджак, жилет, а за ними и рубашку. Пиннеберг с нарастающим удивлением наблюдал за ним.

— Сверхурочная работа? — спросил Карла отец. Тот прорычал что-то нечленораздельное.

— Умоешься после, Карл, — сказала фрау Ступке. — Иди есть.

Но было слышно, как побежала в раковине вода; Карл уже усердно отмывался. При виде его оголенного торса Пиннеберг смутился, главным образом из-за Барашка. Но она, судя по всему, не придавала этому значения и отнеслась к этому как к само собой разумеющемуся. А Пиннеберга, наоборот, задевало почти все: и убогие тарелки в темных пятнах, и пропахшие луком картофельные оладьи, скисшие огурцы, теплое бутылочное пиво, которое предложили только мужчинам; вся эта унылая кухня и моющийся Карл…

Карл сел за стол.

— Ха-а, пиво! — грубо бросил он.

— Это жених Эммы, — пустилась в объяснения фрау Мёршель. — Они хотят пожениться.

— Оторвала себе жениха, — продолжал Карл. — Еще и буржуя. Пролетарий для нее недостаточно хорош.

— Вот-вот, — довольно кивнул отец.

— Ты деньги в дом сначала принеси, а уж потом выступай, — огрызнулась мать.

— Что значит твое «вот-вот»? — с издевкой спросил Карл отца. — Что до меня, так настоящий буржуй лучше, чем ваши социал-фашисты.

— Социал-фашисты? — с гневом воскликнул отец. — Кто тут из нас фанатик, так это ты, советский прихвостень.

— Ну понятно: вы у нас непрошибаемы…

Пиннеберг слушал не без удовольствия — Карл вернул его, Пиннеберга, должок отцу.

Только картофельные оладьи не выиграли от этого. Обед получился пренеприятным — иначе видел Пиннеберг свою помолвку.