Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Правильно. А другие в тылу под бомбами вкалывали. Или с голоду пухли. Чем они хуже? И в лагерях сколько погибло.

— Ты меня не агитируй! — кричит Сергей Семенович. — Демагог какой! Я не хуже твоего знаю.

— А знаешь, так чего возмущаешься? У всех людей с рождения одинаковое право покупать сосиски или получать деньги в сберегательной кассе. Если они есть. Почему у тебя должно быть особое право? Впереди всех?

— Потому что иначе не хватит, — пытается перевести разговор мудрая бабушка. — Вот теперь сиди без сосисок.

— Что ты ему объясняешь? Ему же ничего не нужно. Все доставят родители, прямо из-за границы.

— Ага, не нравится, что предки привозят шмотки, что у нас валютные чеки. Несправедливо, да? А справедливо последние сосиски из-под носа у женщины унести?

— Замолчи! Лена, скажи ему, я не могу… Он… он негодяй!

— Перестаньте оба, — говорит бабушка. — Вы глупые… Вы два петуха, а все очень просто.

— Он бандит и нигилист! — говорит дед почти уже спокойно: видимо, лекарство начинает действовать.

— Все очень просто, — повторяет бабушка. — Потому что во всем дефицит. Если бы не дефицит, то никаких очередей, никаких чеков, никуда не надо впереди других, по чекам, по талонам, по блату.

— Ты у нас Сократ, — говорит Игорь. Он тоже успокоился, и ему хочется есть. Хорошо бы тех самых сосисок навернуть, которых не достал дед! С горчичной!..

Из печати

«…Сократу вменяли в вину образ мыслей: не признает всеобщий культ богов, сбивает народ с толку, портит молодежь; чего доброго, предложит, чтобы у них в Афинах ввели демократию, как в Спарте или на Крите, и чтобы всем желающим разрешили покидать страну и возвращаться обратно. Он требует свободы для каждой личности, как будто ее и так мало, этой свободы. Все это уже никакая не философия, а настоящая политика, враждебная властям в Афинах… Как и его слова о том, что якобы цель, даже самая высокая и справедливая, не оправдывает любых, пускай жестоких средств…

И потому над Сократом состоялся суд. Обвинили его в бесполезном, опасном мудрствовании, во враждебных, проспартанских и прокритских, настроениях, то есть в измене, клевете и предательстве и приговорили к смертной казни: он должен был выпить яд — цикуту. А в ожидании казни он тридцать дней вел в тюрьме беседы со своими друзьями и родными — о смерти тела, о бессмертии души; о том, что истина входит в мир, как преступница, чтобы стать затем законодательницей; что поэт, если только он настоящий, должен творить не просто рассуждения, а мифы, легенды, предания, ведущие к истине…

И потом он попрощался с друзьями и спокойно выпил из чаши цикуту.

Так позднее написал о нем поэт Диоген Лаэртский».

Екатерина Павловна, для большинства просто Катя, за недолгое время уже третий раз меняла работу. Не из-за плохого характера и не в погоне за «легким», но увесистым заработком, нет.

Сначала она попала в научный институт, куда ее «распределили». Ей хотелось заниматься своими любимыми грызунами — сусликами и полевыми мышками, а она должна была вести наблюдение чуть не за инфузориями и к тому же писать так много бумаг, что длинного немецкого стержня, в котором пасты ровно на 5 километров, едва хватало на неделю.

Отбыв там целых два года и исписав 96 стержней, Катя ушла работать в школу. Здесь ей сразу понравилось, и если бы дело ограничилось уроками и походами — то есть общением с ребятами, о лучшем бы не мечтала. Но нужно было составлять планы на пять лет вперед, опираясь на неинтересную ей методику, потрафлять всем проверяющим, выставлять великое множество оценок и при этом не подводить школу, район, министерство, всю страну… Тут еще грянула реформа, положения которой требовалось заучивать наизусть, но никто, кого Катя ни спрашивала, не мог ей толком объяснить, что же это такое — реформа и чем отличается от того, что было в прошлом. Ведь и раньше не отрицалось значение трудовой деятельности — школьники и учителя без устали терли полы, мыли окна в классах и коридорах, выезжали на работу в колхозы; и раньше предполагалось, что учителю следует быть грамотным, образованным, духовным — словом, Учителем и что учебники должны быть не плохими, а хорошими…

Наверное, Катя выражала свое недоумение слишком часто и громко и не всегда там, где можно, потому что ей начали говорить, чтобы она поменьше задавала вопросов, а побольше уделяла времени воспитательной работе и успеваемости. «Одними турпоходами и панибратством с учениками многого не добьетесь, Екатерина Павловна!..» «Видно, вы не хотите работать, как все, Екатерина Павловна…» «Если вам не нравится наша школа, Екатерина Павловна…»