Юрий Хазанов - Укол рапиры

Я сказала, что им грозят всякие неприятности — могут, например, простудиться и ревматизм получить на всю жизнь или правда в колонию загремят. А Таня отвечает, ничего, даже полезно. Воображать не будут.

В общем, уперлась и не капельки помочь не хочет. Такая упрямая. Или это не упрямство, а как ты любишь говорить — гордыня?

Я постояла, постояла около нее, а потом говорю:

— Ладно, я пошла.

— Куда? — спрашивает.

— Знаю куда, — отвечаю.

А сама толком и не знаю ничего.

Сошла я с террасы, иду к забору, там калитка во двор к Фее Степановне. Слышу, у нее в доме громко разговаривают, открываю калитку (это все в темноте, мамочка), захожу за угол дома и прямо к кладовой.

— Ребята, — говорю тихо, — это я, Надя. Как вы там?

— Хорошо, — отвечает Серега. — Тепло и мухи не кусают.

— Нет, правда, что сделать? — спрашиваю.

— Посмотри засов, — шепчет кто-то из них. — Как там заперто?

У меня уже глаза привыкли к темноте, поэтому я сразу нашла железную планку через всю дверь и замок увидела — огромный, в кольце висит.

— Ой, какой замок! — сказала я и руками за него ухватилась — холодный, противный!

И вдруг чувствую, руки мои вниз потянуло, вместе с замком…

— Ой! — крикнула я. — Он не заперт! Ребята! Ура!

— Тихо! Вытаскивай скорей, — сказал Серега.

Было очень трудно вытащить дужку из кольца, мамочка, — и замок, и планка такие ржавые… Я даже в темноте видела, какие руки стали грязные.

Ребята меня подгоняли, злились, а Серега сказал, что из меня человека сделает.

Наконец я вынула замок, сняла железный засов… и вот тут страшно испугалась: что, если дверь все равно не откроется?

— Толкайте, — сказала я ребятам.

Они толкнули — и оказались на свободе. Я бросила замок, и мы помчались.

— К нам, — сказала я, но они перелезли через забор и побежали куда-то задами.

А баба Зоя уговорила все-таки дядю Федора выпустить ребят. Зажгли они керосиновую лампу, пошли к кладовке и… Я уж не буду описывать, как все удивились. Баба Зоя говорит, что Фея Степановна чуть не упала от удивления, а потом дядю Федора прорабатывать начала. А он все смеялся и твердил, что ребята, видать, слово такое петушиное знают, которое все двери отворяет. (Почему «петушиное», мамочка? Напиши мне, пожалуйста.)

Я потом призналась бабе Зое, что это я их выпустила.

Таня сказала, что и она могла бы, если бы им по-настоящему что-нибудь грозило. А так и возиться не стоило… Детские игрушки.

Мамочка!

Сегодня на пляже ребята к нам подошли, и Серега говорит, что я молодец, он даже не ожидал. Я посмотрела в это время на Таню, и мне как-то жалко ее стало, честное слово, и я говорю:

— Это мы с Таней тогда вместе решили, когда узнали. Я к вам пошла, а она на страже стояла. Или как еще, по-вашему, — «на атасе»…

Больше писать не могу, баба Зоя посылает в магазин. Наверно, это последнее мое письмо, потому что скоро увидимся. Да, мамочка?

Целую.

Надя.

…Мамочка, а мне даже нравится, что меня прозвали «жизнь животных».

Не один раз сиживал я в доме у моего старого приятеля в те минуты, когда его дочь Мила возвращалась из школы. Обычно перед ее появлением долго и оглушительно трещал звонок, затем врывалась сама Мила, метким баскетбольным броском швыряла сумку на плетеный стул в дальнем углу комнаты и сразу обрушивала на присутствующих Ниагарский водопад сведений о своих и чужих отметках, сочинениях и контрольных, о Свете Васильевой по прозвищу «Вася» и о прочих школьных делах.

Но в этот день можно было подумать, что Милу сняли на кинопленку и показывают в замедленном темпе — как любят делать на экране с прыгунами в воду и с лошадьми.

Она долго-долго снимала пальто, еще дольше — сапоги, и все это время ее сумка с длинным ремнем безжизненно валялась на полу, как сытая ленивая змея, которая не в силах проглотить захваченную добычу. И, что самое удивительное, Мила не произносила ни единого… ну, ни единого слова — как та самая змея…

Конечно, мы постарались не дать Миле возможности слишком долго «участвовать в замедленной съемке», а почти сразу набросились с расспросами — что случилось, почему она не похожа сама на себя: уж не захворала, часом, не нахватала ли уйму «двоек», не нагрубила учительнице литературы, не поссорилась со своей закадычной подругой «Васей»?..

Со стороны было, вероятно, похоже, что мы занялись детской игрой в «холодно — горячо». И если при первых наших вопросах Мила молча, но яростно трясла головой: мол, холодно, холодно, и даже порывалась показать дневник, то последний вопрос, как видно, попал в самое «горячо», потому что она сразу съежилась, замкнулась и только на повторные наши приставания ответила, глядя в сторону и нехотя, что да, поссорилась… и не с одной «Васей»…