Арчибальд Кронин - Три любви

Она снова закрыла глаза, но думать не могла. И не хотела. Тело болело, словно ее стегали розгами, голова была как в тумане, веки отяжелели. Ей дали чего-то выпить из чашки. Она выпила. В оконное стекло с жужжанием билась муха. Люси снова уснула.

Когда она проснулась, уже наступал вечер, солнце бросало мягкий яркий квадрат света на узорчатый ковер у двери. В комнате, кроме Люси, никого не было, и разбудил ее, должно быть, негромкий стук двери, которую закрыла за собой медсестра. Больная долго лежала на спине неподвижно, ни о чем не думая. Она смутно припоминала пугающее происшествие в саду, но, потеряв представление о времени, воспринимала этот случай как нечто ужасное, но неопределенное – словно пронесшуюся над ней и едва не погубившую ее бурю. Нет, Люси не хотела думать.

Она была слаба, очень слаба. Это было так странно. Требовалось усилие, чтобы приподнять руку над одеялом, и еще большее усилие, чтобы оторвать голову от подушки.

Потом вдруг Люси поняла, что не одна в спальне, и ее глаза удивленно раскрылись. На нее смотрела незнакомая старуха – женщина с худым, изможденным и морщинистым лицом, седыми стрижеными волосами и большими темными запавшими глазами. И руки женщины были такими же, как лицо, – костлявыми, невероятно худыми. Люси непроизвольно подняла руку, и это движение было зеркально повторено той, другой женщиной. Люси отпрянула почти со страхом. Это была она сама, ее отражение в зеркале, которое медсестра беспечно оставила наклоненным.

Ошеломленная Люси откинулась на подушку, переводя взгляд со своего отражения на потолок. Какой же она стала – маленькой серой крысой! А ей нет еще и сорока пяти. Казалось, только вчера она, молодая, беззаботная, цветущая, ждала Фрэнка у ворот своего дома, утопающего в блеске солнечных лучей. А ныне? В этих больших мрачных глазах, упрямо уставленных в потолок, не было слез, но они потускнели и приняли отсутствующее выражение, а уголки бледных губ опустились с неизбывной печалью. Какой обыкновенной и в то же время странной была ее жизнь! Ничего необычного – просто заурядность. Да, это подходящее слово: «заурядность». Работать ради недостижимой цели, протягивать руки к бесконечности!

Она медленно опустила глаза. Дверь тихо отворилась, вошли мать игуменья, пожилая медсестра и, наконец, к удивлению Люси, наставница послушниц. Невероятно, но все три улыбались, прямо-таки излучали приветливость.

– Вот ты и проснулась, – подходя к краю кровати, сказала игуменья. – У тебя посвежевший вид. – Немного игриво повернув голову к медсестре, она спросила: – Мсье доктор доволен?

– О да, матушка игуменья, – подобострастно ответила старуха. – Вполне. Я уже объясняла…

Настоятельница подняла руку:

– Он больше не придет?

Это было скорее заявление, чем вопрос.

– Нет, матушка игуменья. Он полностью мне доверяет. Он сказал…

Та повернулась к старухе широкой спиной.

– Видишь ли, – добродушно растянув губы, обратилась настоятельница к Люси, – у тебя нет ничего серьезного. Легкое недомогание. Небольшая горячка. Пустяки. – Она взмахнула рукой. – Ничего страшного.

– Она выглядит более спокойной, – с бесцветной улыбкой проронила Мари-Эммануэль. – Это так приятно.

– Право, моя настойка очень хороша, – вставила медсестра. – Сам мсье доктор считает ее полезной. Очень ее хвалил, уверяю вас, матушка игуменья.

– У тебя должно быть все, что нужно, – ласково прошелестела та, глядя на Люси. – Вот здесь бульон, и вино, и яйцо с молоком. И нельзя забывать о чудодейственной настойке сестры Марты.

Три женщины улыбнулись этой маленькой шутке.

– Полезны были бы и фрукты, – с величественным видом добавила Мари-Эммануэль. – Освежающие, прохладные.

Люси прищурилась. Что за этим стоит? Неужели эта женщина, терзавшая ее последние полгода, теперь предлагает ей фрукты?

– Бесспорно, – согласилась мать игуменья. – Некоторые фрукты вполне приемлемы. – Помолчав, она поднялась. – Это необходимо сделать. А теперь не будем утомлять вашу пациентку, сестра.

Они направились к двери. Никакого напоминания ни о прискорбном проступке, ни о наказании, никаких прямых вопросов, ничего, кроме снисходительной приветливости.

Они с улыбками чинно удалились в полном согласии. В течение всей беседы Люси не разомкнула губ.

Она в изнеможении откинула голову, не переставая удивляться. Зачем после всей прошлой строгости с ней так нянчатся? Что они собираются делать? И опять же, что с ней будет?