Арчибальд Кронин - Три любви

Весь его вид словно говорил: «Так-то! И где здесь повод для огорчения?»

– Не думаю, что этот вопрос имеет отношение к прошлому, – с удивительной кротостью произнесла она. – Меня волнует будущее.

– Да-да, дорогая моя. На столь поспешный шаг тебя могло подвигнуть естественное чувство обиды, задетое самолюбие. То есть, хочу сказать, брак заключили у тебя за спиной. Но, видит Бог, я не приложил к этому стараний!

Она медленно покачала головой, предлагая свой неопровержимый аргумент:

– Ты до сих пор плохо меня знаешь, Эдвард! Сейчас это означает для меня все. В нашем Господе я нашла счастье, невыразимое счастье.

Странное дело, но при ее словах прелат отпрянул, как испуганная лошадь, потом с сомнением посмотрел на нее сверху вниз.

– Да-да, – вновь произнес он, на сей раз успокаивающе, и после паузы добавил: – Ну допустим, тебе хочется уйти в монастырь – но ты подумала, какая это жертва? – Он поджал губы. – Не так просто отказаться от мира, как ты думаешь.

Чуть раскрыв губы, Люси задумалась о том, что такое «мир»: трущобы, эта квартирка, беспросветная рутина ее жизни.

– Я могу от него отказаться, – ответила она более кратко, чем намеревалась. – И откажусь.

– А к жизни в монастыре, – здраво настаивал каноник, – лучше привыкать постепенно, с юных лет. В твоем возрасте ты столкнешься там… да, с унижением.

– Мало ли я здесь вижу унижений? – безо всякой горечи спросила она. – Разве не поняла я, что в жизни нет ничего, кроме любви к Богу?

– Ты могла бы служить Богу здесь, в миру, – слегка покраснев, предложил Эдвард. – Мы, священники, так и делаем.

– Для меня существует всё или ничего, – сразу же твердо возразила она. – Меня призвали свыше.

В недоумении глядя на нее, он вспоминал о тех днях, когда она, модно одетая, сияющая и довольная, навещала его с маленьким сыном. Как бы отговорить ее от этой… да, от этой глупости?

– Что на тебя нашло? – пристально разглядывая Люси, вздохнул он наконец. Его губы изогнулись вдруг в самодовольной улыбке, и, вспомнив, что ей всегда нравились его маленькие забавные истории, он сказал: – Надеюсь, у тебя не было видения, как у пожилой леди, которая на днях приходила ко мне. Это была мисс Мактара, – возможно, ты ее помнишь. – Помолчав, он в присущей ему манере облизнул губы. – Она состоятельная, одна из моих лучших прихожанок, и чрезвычайно набожная. «Каноник, – в большом волнении обратилась она ко мне, – у меня было благословенное видение. Я узрела Бога Отца и Бога Сына! Вчера вечером после ужина я увидела их так же ясно, как вижу сейчас ваше преподобие». Понимаешь, я хорошо ее знаю, она по вечерам любит выпить винца. «О-о, – сказал я. – Это было после ужина? И сколько же портвейна вы выпили?» – «Только два стакана, каноник. Никогда не пью больше. Скажите, это было чудо?» – «Два стакана, – повторил я. – Идите домой, добрая душа. Выпейте сегодня три стакана, и вам наверняка явится Святая Троица».

Он добродушно рассмеялся собственной шутке, превосходно рассказанной, однако лицо Люси сохраняло серьезное выражение, и веселость каноника постепенно угасла. Повисла короткая пауза, во время которой он искоса посматривал на Люси, расстроенный тем, что его доброе намерение пропало втуне.

– Будь благоразумной, Люси, – в конце концов примирительно произнес он. – Я никогда не вмешивался в твои дела, но все же я священник и знаю о монастырской жизни не понаслышке. Настоятельно советую тебе не делать этого.

Она взглянула на каноника, располневшего, с пухлыми руками и щеками, лоснящегося от хорошей жизни и сознания собственной значимости. Потом ее мысли быстро переключились на Талбота – худого, изможденного, снедаемого исступленной верой. Она наморщила лоб. Неужели два эти человека исповедуют одну религию? Во всяком случае, она знала, кого выбрать в качестве образца для подражания.

– Отец Джон Талбот говорит, у меня призвание свыше, – холодно отозвалась она. – Он советует мне идти в монастырь.

Лицо Эдварда залилось густым румянцем.

– Талбот! – воскликнул он. – Фанатик… подстрекатель… он под наблюдением у епископа. Нельзя чересчур полагаться на его слова. У нас есть долг по отношению к жизни и к самим себе. – После паузы к нему вернулась священническая велеречивость, и он продолжал нарочито важно: – Нет! Наш престиж здесь не повысится, если мы станем разгуливать в отрепьях и с бритой головой. Мы должны соответствовать сану. Как же, только вчера я заинтересовал одного человека религией во время игры в гольф… – Он говорил с определенным удовлетворением и не без гордости: ныне его гандикап составлял восемнадцать.