Арчибальд Кронин - Три любви

– «Атлето и Анджело», – читая программку, пробормотала она, – «тяжелоатлеты».

Занавес открылся, и на сцене предстали декорации чудесного леса, а на фоне задника, расписанного древовидными формами, которые извивались, подобно щупальцам осьминога, стояли, кланяясь, Атлето и Анджело. Оба были богатырского сложения, с бесстрастными лицами и длинными нафабренными усами, с массивными ногами в плотно облегающих светлых трико, застегнутых с помощью сверкающих стальных пряжек.

– Словно с луны свалились, и прямо в лес, – тихо прошептал ей на ухо Питер.

Она рассмеялась, находя в его шутке проблески остроумия.

– Маленький похож на мистера Эндрюса, – прошептала она, – наверное, из-за усов.

Они молча наблюдали, как Атлето и Анджело с выпученными глазами поднимали гантели непомерной тяжести, постепенно увеличивая вес.

– Неплохо, – критически заметила Люси, когда занавес упал под жидкие аплодисменты, подкрепленные громом оркестра.

– Это только первый номер, – снисходительно произнес Питер. – Обычно стоит немногого.

Пока он говорил, занавес поднялся, и Люси поспешно наклонила программку к освещенной сцене.

– «П. Элмер Харрисон», – объявила она Питеру, – певец. Цветной. – И она в радостном ожидании подняла взгляд на сцену.

Элмер действительно был цветным, даже чернокожим. Но не важно, какого цвета была у него кожа, – его голос отличался поразительным тембром. Люси нашла, что его улыбка очаровательна – белые зубы певца то и дело сверкали между выпяченными красными губами. Элмер исполнил арию тореадора из «Кармен» и «Когда приходит отлив».

Про отлив он спел бесподобно, постепенно опускаясь до неведомых низов хроматической гаммы, а последние ноты прозвучали настолько глухо и бездонно, что с галерки его стали громко вызывать на бис. Мгновенно вознесшись из глубин к наивысшей точке, Элмер ответил публике песней «Дом, милый дом». Он исполнил ее очень медленно, очень благозвучно, очень печально и задушевно. Не возникало ни малейшего сомнения в том, что П. Элмер Харрисон поет о своей родине.

Люси и Питер сошлись на том, что Элмер хорош – «сносен», по выражению Питера, – но предстояло нечто большее, чем просто сносное. По словам мисс Тинто, это была «великолепная программа», и Люси наслаждалась ею, как наслаждаются хорошим вином.

После мистера Харрисона выступали воздушные гимнасты Каскарелла с тройным сальто с перекладины, и, пока они крутились на головокружительной высоте, Отто и Ольга спокойно расхаживали по сцене, успокаивая возбужденные нервы зрителей песенкой, в которой были такие строчки: «Отцом мне звать его придется» и «Найдется ль кто-то лучше Мэри?». Голоса певцов звучали восхитительно и очень гармонично. Далее в программе были: Примавеси – ловкий фокусник, как писали о нем в вечерних новостях; Эбенизер Эдвардс, охотник-чревовещатель, который выглядел безукоризненно в розовом; Эль Тортамада, бескостное чудо, женщина-змея с почти отталкивающей гибкостью.

Но разумеется, публика, затаив дыхание, ждала выхода Мэри, которая появилась – для возбуждения аппетита – после антракта, ближе к концу представления. И Мэри была потрясающа. Фактически никакая превосходная степень в описании ее не была бы преувеличением. Ее изумительную фигуру обтягивало трико. Сначала она с игривым лукавством спела куплеты: «Боюсь домой идти я в темноте». И ах! – каждый мужчина в зрительном зале жаждал успокоить Мэри. Потом она исполнила песенку о французской леди, таинственным образом подхватившей один коварный недуг, по-французски embonpoint [26] Округлость, полнота (фр.) . . «Ам-бон-пом, – пела Мэри, и каждый раз, повторяя этот рефрен, она подмигивала, покачивала бедрами и нарочно прибавляла: – Фу-фу». «Ам-бон-пом… бон-пом… фу-фу».

Это было умопомрачительно. Мэри то вертелась на сцене, то расхаживала с важным видом, принимая разные позы. Искусными руками совершала предполагающие полноту волнообразные движения вокруг икр, вокруг груди, вокруг более интимных, чем грудь, мест. И одновременно с барабанной дробью раздавался громкий уморительный возглас: «Ам-бон-пом» – и вместе со звоном тарелок: «Фу-фу».

Весь театр заходился смехом. Снаружи, в городе, устало лязгали по рельсам трамваи, на углах стояли хмурые полицейские, мужья били жен, рождались – да, рождались дети. Но внутри, в театре, центром вселенной была Мэри, возлюбленная каждого мужчины в зрительном зале, для Люси – сестра по духу.