Виллем Херманс - Воспоминания ангела-хранителя

Что может быть более жестоким?

«О Боже, – подумал Альберехт, – если бы они оказались дома и сказали бы: нет, мы не может отправиться с вами в путь, нам надо дождаться Оттлы. Мы уверены, что она жива. Что с ней будет, если мы бесследно исчезнем, а в стране кишмя кишит немцами?

Смог бы я промолчать?»

Фантазии, леденящие кровь. Высшие силы опять были милостивы к нему, помогли ему избежать встречи с этими людьми. Он чувствовал, как по спине струится пот, а ягодицы прилипли к водительскому сиденью.

По мере приближения к Роттердаму синее небо становилось все более черным, а огненное зарево все ярче.

«Нет, – подумал он, – я не смог бы промолчать. Я признался бы в содеянном и сказал бы: я виноват, но ничего уже не могу изменить. От того, что вы здесь останетесь, девочка все равно не вернется. Это невыразимо грустно, это чудовищно, но поймите: в Польше, в Норвегии и здесь тысячи мертвецов лежат и разлагаются в канавах или под обломками домов. Что случилось, то случилось, и избежать этого было невозможно».

Дух мой переполняла грусть. Я наблюдал за тем, как в этом человеке пробуждалось языческое безразличие вместо благодарности Господу, который до сих пор берег его столь чудесным образом. Хранил его тайну и избавлял от личной встречи с его жертвами – приемными родителями девочки Лейковичами.

Вместо смирения и благодарности я начал замечать в нем роптание на Господа Бога и весь миропорядок. Получается, думал он про себя, что все потаенное в моей жизни выходит наружу, что все решения, принятые на основе долгих размышлений в надежде поступить правильно, были не более чем фарсом, всегда, всегда. И цена им всем ноль без палочки. Потому что свою судьбу творю не я сам, а ход событий.

– Ход событий? – сказал я. – Но кто же, как не ты сам, решил не признаваться в совершенном наезде?

«Но разве же я задавил ее нарочно?»

– Все происходит так, как происходит, из-за твоих поступков после происшествия.

«Результаты моих поступков никоим образом не соотносятся с приложенными усилиями и намерениями», – жаловался он.

– Черт побери, – произнес он вслух.

– Что-то случилось, милый? – спросила Мими необычно глухим голосом.

– Да нет, ничего.

– Прости, Бертик, что я сказала «милый», но мне кажется не случайным, что в этот страшный час мы с тобой оказались рядом. Я не имею в виду ничего особенного, честное слово. Но мне это кажется знаком; свыше, что в свое время нам не надо было расставаться.

– Знаком свыше? Ох, Мими, там, выше, нет никого, кто подавал бы нам знаки. Перст судьбы и все прочее в этом духе выдумали сами люди, это наши собственные персты, которыми мы плоховато умеем пользоваться, потому что, так сказать, не научились играть на рояле. То, что ты называешь знаком свыше, можно было бы считать знаком, если бы я думал так же, как ты. Но я думаю о наших отношениях ровно то же самое, что думал все годы, прошедшие после вашей свадьбы с Эриком. Прости. Я ценю в тебе доброго друга, но не мог бы сделать тебя счастливой, особенно сейчас. Я не смог сделать счастливой ни одну женщину и, думаю, так будет еще очень долго.

Мими ничего не ответила. Уже так стемнело и они настолько приблизились к Роттердаму, что отсвет пожара окрашивал их лица в красный цвет. В воздухе роились частички пепла, местами образуя целые облака, и от сильного запаха горящей древесины они закрыли окна. Картина, которую они видели через лобовое стекло, становилась все более размытой из-за осевших на стекло частиц пепла и пыли.

На траве вдоль дороги лежало много людей, наблюдавших за пожаром. Некоторые пришли и приехали сюда только ради того, чтобы поглазеть. У других были с собой чемоданы, одеяла, подушки, картины, швейные машинки, горы домашнего скарба, который они прихватили, убегая от разрушений, но не смогли увезти дальше и потому сложили на обочине. У края дороги стоял ребенок, державший в руках круглый аквариум, полный золотых рыбок, и звал маму. Были и собаки. И даже ничейные кошки.

– Прости, что я несу такую чушь, – сказала Мими, – но у меня в голове роится столько мыслей. Пожалуйста, не сердись, что изливаю тебе душу. Не относись к моим словам всерьез, Бертик.

– Если тебе от этого легче, то говори, сколько хочешь. Я тебе завидую. Я бы даже священнику на исповеди не смог рассказать, о чем на самом деле думаю.

– Очень надеюсь, что Алевейн с Трюди смогут помочь Лейковичам.

– Я тоже надеюсь.

– О Господи, Бертик, если они так и будут сидеть дома и за ними придут немцы, они даже не смогут объяснить, что у них жила девочка и что им надо ее дождаться. Они даже не смогут просто рассказать об этом.