Леонид Переплётчик - Клуб имени Черчилля

— Какая ты здесь смешная, косички торчат в разные стороны. А почему карточка такая маленькая?

— Это снимал одноклассник Борька Гальперин. Его

отец подарил ему фотоаппарат ещё до войны.

— А кто такой Борька?

— Вместе учились. Его отец ушёл на фронт и пропал без

вести. Борька живёт с матерью. А в десятом мы его вытурили из комсомола.

— Вытурили, значит, выгнали? А что он совершил?

— Болтал, чего не положено.

— А как это — чего не положено?

— Ну… не положено. И вообще, много будешь знать,

скоро состаришься.

— А что потом сталось с этим Борькой?

— Ушёл из школы, устроился в литейку подсобником.

Больше я о нём ничего не знаю. Расскажи лучше о себе.

— Я покажу тебе кое-что, — Джон достал бумажник из

кармана униформы, висевшей на стуле, — это фото нашей семьи. Вот мама, а это я стою рядом.

— А это твой отец?

— Да, а рядом с ним — сестрёнка Кэйт. Я её очень

люблю.

— И все улыбаются…

— Такая традиция. Мы всегда улыбаемся, когда нас

фотографируют.

— А что привязано на руке Кэйт?

— Бантик. Это тоже традиция.

Катя сидела на кровати в позе Васнецовской Алёнушки, обхватив колени руками. Джон стоял у окна, его профиль неясно вырисовывался на фоне светлого неба. Дым сигареты лениво подымался к потолку. Катя неотрывно смотрела на Джона, в её голове вертелась песня, которую пели отец с гостями на Первое мая. «Миленький ты мой, возьми меня с собой…»

— Русские песни — такие протяжные, задумчивые, —

неожиданно сказал Джон.

Катя вздрогнула. Как Джон мог почувствовать, что внутри у меня звучит песня?

— Откуда ты знаешь? — изумлённо спросила Катя.

— В детстве моя бабушка пела мне песню, она говорила,

что это русская колыбельная.

— Она что, русская?

— Не совсем. Мои дед и бабка уехали из Одессы очень

давно, когда там были еврейские погромы. В Америке все знают слово «погром».

— Они были евреи?

— Да, но мои родители больше не соблюдали еврейские

традиции. Когда работаешь на ферме, некогда соблюдать шаббат, надо работать каждый день.

— У нас в колхозах тоже нет выходных. Да и ни у кого

сейчас нет выходных — война.

— Да, война…

Они замолчали. Джон подошёл к Кате.

— Ты умеешь петь? Спой, пожалуйста.

Не меняя позы, Катя запела. Голос у неё был несколько низковат, она пела, как бы из глубины. О таком голосе говорят «грудное контральто».

— «… Но нельзя рябине к дубу перебраться,

Знать судьба такая — век одной качаться »

И снова наступила тишина.

— Какая грустная песня, — наконец, сказал Джон и

погладил её волосы.

Катя взяла его за руку и прижалась щекой к его ладони.

— А у вас есть такие песни?

— Да, конечно. Вот послушай:

“ For all we know this may only be a dream

We came and go like a ripple on the stream

So love me tonight; tomorrow was made for some

Tomorrow may never come for all we know.”

— Я не очень понимаю, когда поют по-английски. Можешь пересказать своими словами?

— В этой песне поется, примерно о том же, что и в

твоей. Всё, о чём мы знаем, возможно это только мечта. Мы приходим и уходим, словно лёгкая рябь на воде. Люби меня сейчас, потому что, завтра может для нас не наступить.

— «Завтра может не наступить…» Мне страшно, Джон.

Я всё время чего-то боюсь. Боюсь, что случится что-то ужасное.

— Не бойся Кэйт, дорогая. Я тебя люблю и всегда буду с

тобой.

И снова наступил рассвет — просто серое небо белой ночи стало медленно светлеть. Катя и Джон оделись и спустились в зал.

— Кэйт, давай потанцуем немного перед тем, как я уйду.

Заведи виктролу.

Катя накрутила пружину патефона и поставила пластинку. Под звуки пластинки Катя и Джон медленно кружились в полутёмном зале.

«Ночь коротка спят облака

И лежит у меня на ладони

Незнакомая ваша рука…

Хоть я с вами совсем не знаком И далеко отсюда мой дом Я как будто бы снова возле дома родного В этом зале пустом мы танцуем вдвоем Так скажите хоть слово, сам не знаю o чем…»

Музыка смолкла, игла патефона шипела на центральном круге, но Катя и Джон продолжали кружиться. Наконец, Джон сказал:

— Кэйт, ты выйдешь за меня замуж?

Горячая волна ударила Кате в голову. В глазах вспыхнул яркий свет.

— Да…я…я не знаю…мне не разрешат…

— Как это не разрешат? Кто может не разрешить?

Родители? Священник?

— Нет, не то…Ванечка, я подумаю, можно?

— Да, конечно. Завтра я буду занят. А потом мы

увидимся и ты мне скажешь.

Джон ушёл. Катя, бессмысленно потыкавшись из угла в угол, так и не смогла ни на что решиться. Хоть бы кто посоветовал. Ну не Петровичу же всё это рассказывать.