Георгий Гулиа - Три повести

У Аслана два выхода: или оскорбиться и возражать, или безмолвно проглотить эту горькую пилюлю. Не для того явился он, чтобы открыто ссориться с отцом… Значит, он должен проглотить эту пилюлю. Он так и поступает. Аслан кивает головой: дескать, правду говорит отец. Брат его, Георгий, отлично понимает, каких усилий стоит этот кивок самолюбивому и гордому Аслану.

Аслан вынужден смиренно выслушать отцовскую речь. «Хитрая бестия! — подумал Аслан. — И какие он находит слова!..»

— Отныне я спокоен, — продолжал Келеш, — мой сын Аслан, как и все мы, должен посвятить себя общей борьбе против врагов наших и прославить свое имя. Он должен искупить и искупит свою вину. — (Аслан кивнул: дескать, и в этом прав отец). Келеш возвысил голос: — Отныне наш долг состоит в том, чтобы объединиться, объединиться и еще раз объединиться. Такова священная обязанность: или мы выполним ее, или замертво падем под кривыми турецкими саблями!

Келеш бросил взгляд на князей, но у него не было времени приглядываться к каждому из них. Перед взором его плыла комната, до предела наполненная людьми. Только Саатбея он видел отчетливо, как цель, в которую целятся. Он видел дерзкую улыбку своего врага, видел усы, вздернувшиеся кверху, словно пики, видел мышиные глаза, глядевшие точно из норы.

— Когда возвращается тот, — продолжал Келеш, — кто когда-то изменил своей стране, пора призадуматься и тем, кто до сих пор сеет раздоры в нашем стане. — Князь поднял правую руку высоко над головою и, кому-то грозя пальцем, сказал: — Пусть, пока не поздно, подумают и эти!.. Сегодня нет среди нас Маршанов. Это храбрые князья, их помощь была бы полезной в борьбе с врагом. Но где они? Почему Маршаны отсиживаются в горах, когда все побережье истекает кровью?.. Пять пальцев на руке человека, и все они равно служат ему. Но если мешает кривой палец — его необходимо отсечь!

— Правильно! — сказал Александр Ачба.

По комнате пронесся одобрительный гул.

— Спасибо, Александр, я всегда верил в твою мудрость. Однако нам с тобой остается поверить в благоразумие тех, кто еще не выказал доброй воли.

И вот скрестились взгляды: взгляд Келеша — вопрошающий и взгляд Саатбея — холодный, надменный.

Губы у эшерца бледнеют, нагайка стучит по голенищу дробно, словно дятел.

— Я не боюсь угроз, — резко бросает Саатбей.

— Я не называл тебя, но раз отозвался ты сам, давай поговорим, Саатбей. Я утверждаю в присутствии этих уважаемых людей, что твое поведение вредит нашему делу.

— Какому? — нагло спрашивает Саатбей.

— Борьбе против султана.

— А давно ли ты сделался его врагом? — Саатбей скалит зубы, словно волк, затравленный собаками. — Для тебя неважно, кому служить — султану или царю. Лишь бы из седла не выбили, лишь бы у власти быть тебе!

Келеш вскричал срывающимся голосом:

— Неправда! Мы всегда были против султана…

— И что же?

— Мы отвадим его от нашей земли!

— Ты — мечтатель, — говорит Саатбей, — но мечтатель опасный. Ты тягаешься с великаном! Запомни мои слова, Келеш!

— От султана нужно избавиться, слышишь? — Келеш в гневе ломает трубку и бросает ее на пол.

Саатбей продолжает:

— Не ты ли, Келеш, гнул свою спину перед султаном? Не ты ли униженно клялся ему в верности и называл себя слугою султана? Не ты ли посылал ему дары? Что же теперь отвратило тебя от него? Русская сила? Или науськивания твоих приближенных? (Саатбей выискал взглядом Батала, как бы бросая ему: «Все это ты, урод проклятый!»).

Келеш уже не владеет собою. Он бледнеет, бормочет что-то бессвязное.

Все слушают молча, затаив дыхание. А Саатбей вертится, словно волчок, ищет поддержки у князей. «Были бы здесь Маршаны, — думает он, — мы поговорили бы с тобой!»

Это был настоящий поединок, очень опасный: стреляет этот — отвечает тот, бьет тот — в долгу не остается этот…

— Доколе мы будем гнуть наши шеи? — кричит возмущенный Саатбей.

— Перед турками?

— Нет, перед тобой!

— Пока не переведутся султаны. Я это заявляю при свидетелях и не отступаю от своих слов. Понял?

— Нет, и не желаю понимать!

— А ты когда-нибудь спрашивал себя: почему султаны грабят нашу землю, наших людей?

Лицо Саатбея зеленеет. Он кусает себе губы.

— Ты поздно задаешь этот вопрос, — говорит он. — В чужом глазу ты замечаешь соринку, а в своем бревна не видишь. Ты первый пленнопродавец среди нас. Ты сам разоряешь и нашу землю и наших людей!

Саатбей указывает пальцем на Келеша, будто целится в него из пистолета. Слова эшерца словно пули и, видно, бьют не в бровь, а в глаз: Келеш белеет, как бумага…