Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Вот и первая звезда взошла. Мальчишкой я приходил в ужас при мысли о том, что свет, который я вижу сейчас, излучался миллионы лет назад, что пространство безгранично и что, вероятно, существуют другие планетные системы, подобные солнечной, и, может быть, там есть жизнь; все, что не имело конца, все, чего я не знал, меня пугало. А мысль о вечном движении рождала невыносимое напряжение и страх. Я изобрел реактивные самолеты задолго до того, как появились настоящие; я изобрел их, наблюдая за неожиданными рывками детских воздушных шариков, из которых вдруг разом выходил воздух. Вот солнце и село.

Варадеро хороший, самый хороший курорт. Я немного пьян, но все равно это хороший курорт. И пейзаж эффектный — пальмы подступают прямо к воде. Тепло расслабляет, а кожа под рубашкой горит. Эта рубашка мне идет; мне нравится ее бледно-голубой цвет и приятно прикосновение нейлона к телу. На Варадеро всегда так бывает: вдруг появляется эта чувственная радость оттого, что ты живешь, оттого, что ощущаешь солнце и воду, видишь голубизну моря, видишь, как все сверкает в этом палящем белом свете. Потом приходит внутренняя удовлетворенность, точно несешь в себе скрытый огонь, и ты начинаешь понимать кошек, когда они, мурлыча, трутся о ножку стула. А если еще проплывешь раз-другой, а потом вкусно пообедаешь и обед переварится как следует, а в послеобеденную жару поспишь и под вечер выпьешь немного, беседуя с приятелем, да еще зайдешь к женщине, из тех, с кем можно познакомиться в баре «Кастильито»… то чего еще остается пожелать на рассвете следующего дня, когда видишь, что все по-прежнему на своем месте: и прозрачное светло-зеленое море, и кроны деревьев, выступающие над крышами домов, у самой воды, и сосны, и дикий виноград, вылезающий из-за пояса цементной изгороди прямо на песок пляжа. Чего остается пожелать? Правда, есть еще на свете спокойствие. Есть? Да, есть: спокойствие слона в стаде, пока вожак не пал от пули охотника. Или беззаботность гиппопотама, не подозревающего о том, что его огромная пасть, которой он тщетно пытается поймать солнце, будет развлекать миллионы зрителей в кинотеатрах всего мира. А есть и безмятежность зрителя, который, сидя в кино, наслаждается созерцанием блестящих боков чудовища, потому что пламя пожара еще не охватило все вокруг и не заставило зрителя судорожно метаться в поисках выхода. «Осторожно, гиппопотам! На тебя направлена камера. Закрой пасть! К чему забавлять людей, которые могли бы мыслить?» Нет, безмятежность все-таки существует, а Варадеро — лучшее место на земле.

Мне хорошо. Вино привело меня в состояние покоя и сонливости, и я чувствую себя словно под колпаком, в вакууме, который защищает и делает нечувствительным ко всему вокруг: сейчас я, пожалуй, отважился бы на любую дерзость, не опасаясь возмездия. Уже совсем стемнело, а я как идиот все сижу один на песке, в довершение всего кончилось виски. Я возвращаюсь в бар. Бар «Кавама» — лучший на Варадеро. Все здесь спокойно и сдержанно и ничуть не похоже на пышную претенциозность, какая бывает в других заведениях такого типа. Лучше всего пить в этом баре зимними вечерами, когда сезон уже кончился, когда слышно, как стонут сосны на пляже и тонко посвистывает ветер, просачиваясь в щели окон, выходящих на террасу. В такое время в баре бывает пусто. А сейчас с темного пляжа видны светящиеся в ночи окна «Кавамы». Искусно обтесанные каменные арки дышат счастливой уверенностью класса, не сомневающегося в прочности своего положения. В этом баре все пахнет деньгами.

Я иду. Ботинки тонут в песке. Да еще этот бокал. Я швыряю его в море. Все, как обычно, сейчас в «Каваме»: Иони, Анита, Франсиско Хавьер, Тина, Маргарита и остальные. Они смеются механически, животным, гулким смехом, и назначение этого смеха — доставлять удовольствие, а не выражать его. Смеяться следует осмотрительно, именно так, как требует хороший тон. Если человек смеется визгливо, почти наверняка он карьерист. Ляжки у Аниты — настоящее произведение искусства (красивая линия — основа изящества); чистая кожа и упругие мышцы, колени круглые и гладкие, икры в меру полные, а щиколотки гонкие. Загорелые ноги, покрытые коротким светлым пушком, контрастируют с белизной шортов и белокурыми волосами, прямыми, тщательно причесанными и аккуратно лежащими на ярко-красной кофточке. Ибо в чистых тонах — элегантность «Кавамы». Пестрота вносит фольклорную потку, напоминает, откуда человек родом, а яркие цвета, густые, определенные, говорят о наличии счета в банке или о месте предстоящего отдыха; такие цвета преобладают в «Каваме».