Арне Гарборг - Мир

Он резко повернулся и зашагал прочь; остановился:

— Как думаешь, если б я запил, — мне бы помогло?

Анна шарахнулась от него. Таким странным она его ещё не видела.

Энок опять направился неведомо куда.

Ясное, чудесное воскресное утро.

Солнечные зайчики играют на стене возле книжной полки. Радостные и белые, они скачут туда-сюда.

За окном дует лёгкий, усыпляющий летний ветерок. Деревья баюкают в нём молодые листочки, а надломленная ива — уцелевшие ветки.

Жаворонки, скворцы и прочие пташки щебечут и поют, так радостно, что их маленькие грудки готовы лопнуть от восторга: квитт-квитт-квитт! Титт, титт, ти-ит! Ти-ит! Тирли-три-ли-трили-ти!

В доме Хове завтракают. Энок толкает в себя один кусок, другой; забывается; сидит за столом, уставившись куда-то и тараща свои неподвижно-сонные глаза. Он не хочет есть. Ему не нравится еда. Стоит ли дальше питать это грешное тело? Надо быть твёрдым в своём намерении… и тогда можно умереть с голоду.

Не осквернять даров Божьих… а чёрт бы их побрал, эти «дары Божьи»! Эноку стало хорошо от этой жгучей, дьявольской мысли: чёрт с ними, с дарами Божьими!.. ах, как безумно хорошо!

Что-то ещё закипает внутри: ещё более жгучее, сатанинское; ему так хочется об этом думать; он просто горит желанием — выше, выше, взглянуть Ему прямо в глаза… высказать это, прокричать это, но Энок не смеет. Вдруг ударит молния? Он видит эту мысль, она уже далеко, это — чужая мысль, блуждающая где попало; козлоногий сатир, сатироногий козёл; дьявольская мысль, скачущая, смеющаяся, лягающаяся и кривляющаяся…

Энок поднимается из-за стола так резко, что все вздрагивают. Подходит к зеркалу и смотрится в него. Проверяет, всё ли в порядке, и кривит рот. Ага: вот он, Лукавый! Кто, как не он, выглядывает из этих глаз, корчит рожицы и кривясь в самых ужасных гримасах? Щёлк, щёлк… Энок поспешно уходит. Слышно, как он ходит в гостиной. Не иначе опять торчит у сундука, глазеет на него и что-то бормочет над пустым ящичком из-под серебра?

Но Энок уже возле зеркала. Он причитает сам себе: «Вот что она видела! Вот что она видела! Старая бродяжка вряд ли думала, что увидит дьявола в глазах Энока Хове!»

Он одержим дьяволом! Дьявол вселился в него! — как в тех безумцев из Евангелия. «Да явись мне сам Иисус, я разозлюсь, буду ругаться и отправлю его к чёртовой матери. Иисус? Всё едино! Если б хоть половина того, что сказано в Писании, было правдой, — Он мог бы спасти и меня, когда я просил Его об этом. Они тебе наобещают! Много хочешь — мало получишь! Да, посмотри-ка! Погляди-ка! Разве это не Дьявол? Разве это не Дьявол?»

Энок сделал несколько шагов, остановился посреди комнаты. Щёлкал пальцами, бубнил что-то, щёлкал, бубнил…

«Квитт-квитт-кви! — итт! Титт-титт-ти-итт! Трили-трили-тирли-ти!»

«Хорошо птичкам — у них нет души…»

«…Но я не боюсь тебя!» — щёлк! щёлк! — «Я не боюсь тебя. Ты ведь честный. Ты честный! Ты хочешь взять меня, да?» — щёлк! щёлк!

«Дым мучения их будет восходить… во веки веков. И будут они кусать языки свои от страдания, кусать языки свои от страдания… во веки веков, во-веки-веков-во-веки-веков! — Если Ты знал, что я отправлюсь туда, для чего Ты сотворил меня?! Тсс, Дьявол, Дьявол…»

Он упивается этими дьявольскими мыслями, бредит и наслаждается, созерцая огонь и кипящую серу. Погружается всё глубже и глубже, грезит о вечном пламени; вот оно — шипит и лижет его грудь, руки, шею, обжигает; безумная мысль овладевает Эноком: это, должно быть, так сладко! Так сладко! — Хи-хи! — огненный ручеёк стекает по спине. Хи-хи. Это так щиплет. Так хорошо жжёт.

В полубреду Энок читает сам для себя описание ада из «Духовного союза…»:

— Ух, здесь пахнет жареным! Жареным!.. И к тому же когда знаешь, что хуже уже не будет…

— …Сделать это сегодня? Вечером, как стемнеет? И тогда шабаш! К тому же знаешь, что хуже уже не будет… — щёлк!..

…Анна просунула голову в дверь, слегка кашлянула, чтобы не напугать его:

— Хм. Ты не хочешь помолиться, Энок?

Тот в ответ прокричал диким голосом: