Немного погодя ему ответил голос из соседней каморки — это запела Катрине:
О, не ашай же ровно,
Мой ракло, ради меня!
О, не ашай же ровно,
Мой ракло, ради меня!
Ведь миро каммар латьоет —
О хейяешь ты, как я санграю! [133] Не печалься же, мой мальчик, за меня! Ведь мне тут хорошо — слышишь, как я пою?
И он высказал ей свою печаль:
О хейя меня, моя чейа,
Как миро санграет тебе!
О хейя меня, моя чейа,
Как миро санграет тебе!
Ты леешь ещё себе морса,
А миро ашать буду кей,
Патьчаю я! [134] Услышь меня, моя девочка, что я тебе спою! Ты найдёшь себе мужчину, пока я буду сидеть тут, вот что я думаю!
И нежный голос ответил ему из соседней каморки:
О деро не стоит патьчать,
Что миро факкает так!
О деро не стоит патьчать,
Что миро факкает так!
Ведь миро каммар латьоет —
О хейяешь ты, как я санграю! [135] О, тебе не следует думать, что я так сделаю! Ведь мне с тобой хорошо — слышишь, как я пою?
…Они ещё пели друг другу о любви, верности и терпении, в радостные и горестные дни, но вскоре явился ленсман и объявил, что они должны вести себя тихо.
Проклятие, проклятие…
Удар за ударом, один за другим, отсекающие одну часть тела за другой. Эноку суждено было жить, наблюдая собственное нисхождение в бездну — пядь за пядью, шаг за шагом; и когда он вынес все страдания, какие мог, Господь ступил ему на затылок и раздавил, как червяка; а потом — в ад, дабы он отстрадал то, что ещё положено.
Устрашающа, устрашающа мудрость Господня; справедлив и непоколебим был Господь Саваоф! Он сыпал соль Эноку на раны; сыпал соль на раны… Сперва самый дорогой идол: Гуннар; потом — «древо счастья», засохшее от корней до верхушки; затем — фамильное серебро, его сокровище и его тайная опора… ах! — а он ещё запер тот ящичек! «Смотри теперь, что мне до твоих запоров, и что я сделал с твоими идолами!» — Бог смеялся над ним; Тот, кто превыше всего, насмехался над ним; щёлк… щёлк…
Теперь Энок видел всё — чертовски, чертовски ясно. Он любил этот мир; любил мир и поклонялся ему; всегда, всё время. Господь сказал: ты должен продать всё своё добро и раздать беднякам; но Энок полагал, что нет. Мало ли что говорил Бог! Энок стоял на своём. Он ожесточился, ожесточился, как фараон [136] Ср. Исход 5-11.
. Утешал себя поповскими бреднями; чувствовал Святой Дух в сердце своём — но не слушал его, притворяясь глухим; грешил сознательно, грешил произвольно; в Писании это называлось «грехом к смерти»… Ха! — он пытался откупиться малыми жертвами, «чадами Божьими» и прочей ерундой; пуд муки как вознаграждение за труд; эх! Энок посерел лицом и выглядел почти как сумасшедший.
Теперь Господь явился ему и насмехался над ним: «То, что ты не дал мне по доброй воле, я отнимаю у тебя силой! Ибо алкал я, и ты не дал мне есть; жаждал, и ты не напоил меня; иди от меня, проклятый, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его! [137] Ср.: От Матфея 25:41–42.
»
Ужасные времена настали для Энока. И Слово Божье больше не утешало его, лишь осуждало. «Ибо если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остаётся более жертвы за грехи [138] К Евреям 10:26.
… Ибо невозможно — однажды просвещённых, и вкусивших дара небесного [139] К Евреям 4:6.
»… невозможно простить, невозможно! Они «брошены в озеро огненное, горящее серою… и они кусали языки свои от страдания… и дым мучения их будет восходить во веки веков» [140] Откровение 19:20, 16:10, 14:11.
; во веки веков, во веки веков, во ве-еки веко-ов…
Энок осунулся. Руки его коченели, колени подгибались, голова шла кругом.
Поздно, слишком поздно; теперь уже слишком поздно. Он так долго ожесточал сердце своё, что теперь сам Господь ожесточил его. Он пытался, но напрасно: он уже не хотел исполнять волю Господа. Не мог и не хотел. Даже если бы ангел спустился с неба и сказал ему: «Продай имение твоё и раздай нищим» [141] От Матфея 19:21.
, — Энок не хотел, не желал этого; не мог захотеть, не мог пожелать… «Ожесточилось сердце фараоново»… щёлк… щёлк…
И ещё: эта жгучая, мучающая насмешка: да, вот они, каковы его «чада Божьи»; и Томас… эх! Если Господь насмехался над Эноком, — спасения не было. Никакого милосердия и облегчения; другие люди получали обратно то, что у них украли; но серебро Энока было потеряно, и навсегда.
…От Каролуса пришло длинное письмо, полное раскаяния и благостных выражений; Энок не мог читать его. Это было просто невыносимо. Он пробежал глазами, остановившись на конце письма: «Но я никогда не смогу выразить благодарность за всё…» и т. д.; «для отца и для меня по причине нашего глубокого раскаяния и примерного поведения тюремное заключение было заменено долговой ямой; и я обещаю искренне и от всего сердца, что по выходе из оной я начну новую жизнь…» «Дерьмо! — проговорил Энок. — Вот же дерьмо!»
Читать дальше