Нина Чернышевская - Саратовский мальчик

Вот и город. Едут мимо городского плаца. Это площадь около казарм, где происходит солдатское ученье.

В полной военной форме — в тесных мундирах, крепко стянутые ранцевыми ремнями — солдаты целыми часами маршируют по плацу с ружьями. Ремни сжимают грудь и стесняют дыхание. Нужно высоко поднимать ноги, вытягивая носок «по-журавлиному», а затем замирать, чуть дыша, по команде «Во фрунт!»

За малейшую оплошность в маршировке или неисправность в обмундировании солдат тут же на плацу подвергается жестоким побоям. Все это видят, все слышат.

Бричка проезжает мимо. Но достаточно даже мимо проехать, чтобы навеки остался в памяти крик фельдфебеля: «По-журавлиному!» Это «царь-батюшка» Николай I по прусскому манеру приказывает муштровать войско.

Как странно звучит эта команда: «По-журавлиному!» Ведь журавли — свободные птицы. Они вытягивают ногу, когда хотят ходить, а в полёте они какие сильные, как высоко летят! Их даже не видишь как следует, а узнаёшь по треугольнику в небе. Сколько раз Николай следил за ними взглядом, когда они пролетали над Волгой. Так бы и полетел за ними вслед. Но тяжело смотреть на людей-журавлей и видеть, как их истязают.

Бричка, не торопясь, катится дальше. И мысли бегут одна за другой, постоянно возвращаясь к картине солдатского ученья. Недавно папенька дал Николаю для черновиков по латинским переводам — свои наполовину заполненные учебные тетради. В одной из них мелким почерком записаны папенькины стихи. Там говорится о победе русского оружия над наполеоновской армией. Николя с удовольствием читал эти двойные столбцы перечёркнутых кое-где строчек. Много войн вынесла Россия, но никому ещё не удавалось победить её.

Так нужен ли этот крик: «По-журавлиному!»? Неужели только из-за побоев защищают солдаты своё отечество?

Что-то долго болеет маменька. Всё лежит и лежит. Из рук книжки не выпускает. А опустит книжку, поглядит на сына — ему не по себе становится. Чувствует, что маменька думает о нём, как бы он не остался без неё на белом свете.

И того доктора к ней приглашали, и другого — легче не стало. Пришлось взять в дом еще одну бабушку — Анну Ивановну, чтобы хозяйничала.

Раз слышит мальчик разговор у постели маменьки:

— Съездила бы ты, матушка Евгения Егоровна, в Мариинскую колонию. Ведь там, говорят, такой лекарь проживает, что и столичных докторов за пояс заткнёт. И учёный: сколько книжек из Москвы да из Петербурга выписывает. А главное, вылечивает таких больных, от которых даже лекари отказываются.

— Кто это? — тихо спрашивает маменька.

— Иван Яковлевич. Его все знают. О нём слава далеко идёт.

— Иван Яковлевич? Не знаю, — в раздумье молвит маменька. — Измучилась я со своей ногой. Кажется, уж и всякую веру потеряла, что кто-нибудь может помочь.

— А ты, голубушка, попробуй. Ведь смотреть на тебя сердце надрывается. Николеньке всего десятый годок пошёл, негоже ему одному оставаться. При солнышке тепло, при матери добро.

Уговорили тётушки и бабушки Евгению Егоровну. Наконец велено заложить семейную бричку. В подушках больную повезли к Ивану Яковлевичу. И Николеньку прихватили: очень уж просился с маменькой поехать. Шутка ли, такое далёкое путешествие: в Мариинскую колонию. Там всего насмотришься.

И вот маменька у знаменитого Ивана Яковлевича. С виду он такой скромный, незаметный. Живёт при больнице. Во дворе играют его ребятишки. Дом чисто прибран заботливой женской рукой. На окнах кружевные занавески, везде цветы. Чувство уюта и спокойствия охватывает людей при входе в квартиру Ивана Яковлевича. Такая же тишина и чистота в самой больнице. Матушке отведена отдельная комната в доме Ивана Яковлевича. Пожив у него с месяц, она вернулась домой.

По возвращении только и было разговоров, что об операции, которую сделал ей Иван Яковлевич.

— И сколько я примочек до него прикладывала, и сколько компрессов да растираний вытерпела — ничего не помогало, — рассказывала маменька. — А Иван Яковлевич осмотрел мою ногу, сделал надрез, и оттуда точно какие-то пузыри поскакали. И ноге всё легче, легче…

Так и выздоровела маменька. Рассказов об Иване Яковлевиче хватило на несколько лет. Только скажут «Мариинская колония», и сейчас же у Коли становится на душе тихо, радостно: оттуда маменька возвратилась, и опять они все вместе, и маменька ходит по комнатам и смеётся…

И вдруг как гром грянул. Слышится в доме: «Иван Яковлевич! Ах, батюшки, да как же это так? Горе-то какое! Ведь человек-то какой!»