Марта Фомина - Детство Ивана Грозного

Молился и митрополит Иоасаф: служки сообщили ему о готовящемся перевороте. Пытаясь предотвратить его, он задумал провести богослужение с крестным ходом. Принять в нем участие согласились многие верные бояре и святители, но гостивший у Иоасафа архиепископ новгородский Макарий наотрез отказался. Более того, сославшись на недомогание, отправился в Чудов монастырь: дескать, в митрополичьих покоях шумно и людно, а ему надобно уединиться и в тиши испросить у Господа прощения и совета.

Гостеприимный настоятель Чудова монастыря Афанасий долго не мог взять в толк, зачем явился к нему прославленный новгородский владыка. Несколько дней он помогал Иоасафу нести праздничные службы и все время гостевал в его хлебосольном дворце: там куда удобней и угощение богаче, а тут вдруг напросился к чудовским монахам. Но не спросишь же об этом знатного гостя! Афанасий велел извлечь из погребов все самое лучшее, но нежданный владыка попросил не беспокоиться. Пришлось отвести его в келью и подать ему скудный ужин, какой гость сам попросил.

А Макарий, едва запершись, бросился на колени перед образом Божией матери с младенцем на руках, повторяя бессчетно:

— Пресвятая Богородица, матерь Господа нашего, прости и помилуй мя, грешного!

Его снедали стыд, тоска и запоздалое раскаяние.

Не надо было ему покидать Новгород, чуял он: что-то неладное затевается. Но как ослушаться благодетелей и почетных горожан Шуйских, столько сделавших для Новгородского собора! К тому же, приехавшие за ним уверяли, что юный государь недоволен Иоасафом, которого Макарий выдвинул в митрополиты за кротость и беззаветную веру. Надо было разобраться. Поехал, жил у Иоасафа. Убедился, что юный государь жалует, даже любит старца. И вот сегодня на заутрене кто-то шепнул ему в самое ухо: «Владыко, твои верные новгородцы велят тебе сегодня ночевать в Чудовом монастыре». Шепнул и пропал в толпе, будто его и не было.

Попробуй, ослушайся. Он, Макарий, связан Новгородом по рукам и ногам.

Наверняка этой ночью заберут ветхого старца Иоасафа, а может быть, и умертвят. Он, Макарий, обязан был предупредить митрополита о грозящей опасности, но вместо этого, бормоча что-то маловразумительное, отправился в Чудов монастырь. И сейчас стоят перед ним недоумевающие и опечаленные глаза старца: «Чем я тебе не угодил?»

Снова и снова в слезах испрашивал Макарий у Господа Бога прощения, но облегчение не приходило. И тут откуда-то издалека послышался шум, лязг оружия, и вдруг все перекрыл пронзительно-тонкий не то человеческий, не то животный вопль.

Задуманное Иоасафом богослужение с крестным ходом так и не удалось провести: Шуйские опередили и разогнали собравшихся. Разбуженного за три часа до рассвета Ваню уже начали одевать, но тут заявился казначей Третьяков и велел снова уложить его в постель. Но мальчик так и не мог заснуть: за окном творилось что-то неладное, предрассветную тишину то и дело нарушали какие-то неясные тревожные звуки и голоса.

Первыми взяли советников Ивана Бельского — Петра Щенятева и Ивана Хабарова. Взяли почти в покоях государя — они хотели укрыться у него и пытались проникнуть через черный ход. Там их и перехватили и, зажав рты, вытащили во двор. Ваня окликнул мамку Евдокию, она прибежала вместе с казначеем.

— Что там за шум? — Ваня указал на заднюю дверь.

— Крысы, небось, возятся, развелось их за последнее время, — сказал Третьяков первое, что пришло ему в голову.

— Нет, ты сходи посмотри! — настаивал Ваня, весь дрожа от охватившего его дурного предчувствия.

Третьяков, отлично зная в чем дело, но не предполагая, кем оказались первые жертвы, вышел, плотно закрыл за собой дверь и, постояв немного в темноте, вернулся обратно.

— Точно, крысы! — сказал он убежденным голосом. — Холопы им ловушки поставили, нашли тоже место. Да ты не сумлевайся, батюшка-государь, я их прогнал. Больше не побеспокоят.

Ни у Вани, ни у мамки не возникло подозрений, что в такое позднее время делает здесь казначей. Во дворце была стража, хотя и небольшая, всего несколько верных государю людей, но никто из них не пришел на зов Вани. Третьяков тоже поспешил убраться подальше от греха, предоставив мамке укутать и успокоить своего питомца. И как раз в этот момент тишину прорезал тот самый полуживотный вопль, от которого у новгородского архиепископа перехватило дыхание.