Марта Фомина - Детство Ивана Грозного

Издевательский смех младшего из Шуйских поддержал подобострастный хохот новгородцев, и все двинулись ко дворцу.

Митрополит Иоасаф и верно был уже там. Услышав дикие вопли, несущиеся со двора Ивана Бельского, он понял все и бросился во дворец: где, как не у государя искать защиты? Монахи, пережившие погром при Данииле, знали, чем это может кончиться, разбежались по монастырским подворьям. Митрополичьи палаты вмиг опустели.

… Евдокия первой услышала шорох на черной лестнице и решила, что скребется кошка. Взглянув на задремавшего Ваню, она потихоньку подошла к двери и чуть приоткрыла ее, чтобы впустить, иначе не даст поспать мальчику, шелопутная! Но вместо кошки увидела в щели застывшие от ужаса глаза митрополита Иоасафа и распахнула дверь.

— Господи, святой отец, что с вами?!

Ваня очнулся, вскочил, вскрикнул в испуге:

— Кто это, мамка, кто?!

— Это я, дитятко, я, митрополит, — пересохшими от страха губами шептал старец и, увидев, что Евдокия собирается зажечь свечу, остановил ее. — Прошу, не зажигайте, на огонек они сразу придут за мной!

— Кто — «они»?! — выспрашивал, весь дрожа, мальчик.

— Шуйские! Они сейчас у Ивана Федоровича Бельского.

Маленький, низенький, в съехавшем набок клобуке, с перепуганным морщинистым личиком, Иоасаф походил сейчас на обиженного ребенка, и сердце Вани тут же откликнулось на мольбу учителя:

— Не бойтесь, владыко, я не дам вас в обиду! Я же государь! Они не смеют меня ослушаться! Вот увидите, не посмеют!

Так они и стояли друг против друга — один на постели, высокий тоненький подросток, головой в потолок, при свете лампадки в углу казавшийся великаном, и тучный, низенький — чуть выше государева ложа — митрополит. Его беспомощность, казалось, придала сил Ване, он держал морщинистые руки старца в своих, крепко сжимал их и встряхивал, словно пытался вдохнуть в него бодрость и стойкость.

В такой позе, наверное, и застали бы их ратники Шуйского, если бы митрополит, едва заслышав беспорядочный топот кованых сапог по коридору, не вырвал своих рук и не кинулся прочь, к черному ходу, впопыхах даже забыв закрыть за собою дверь.

Распахнув на обе стороны парадную, ворвавшиеся сразу обнаружили зиявший чернотой пролет лестницы и ринулись туда.

Иван Шуйский чуть замешкался, заглянул под кровать, за спальный полог, и только после этого окинул мальчика пренебрежительным взглядом.

— Как ты смел, холоп, покинуть Владимир без моего разрешения? Как посмел ворваться сюда без государева приказа?! — задохнувшись от возмущения, тонким голосом выкрикнул Ваня. — Да я тебя…

Он схватил со стола тяжелую книгу и запустил ее в ненавистное ухмыляющееся лицо.

Иван Шуйский успел уклониться, медная застежка чуть поцарапала лоб, но тут подскочил его племянник, схватил государя поперек тела и с размаху бросил на постель.

— Ах ты, волчонок, вот мы повыдергаем твои когти, тогда запоешь иначе! Не за отступников заступайся, лучше помолись у икон за свою жизнь!

Но мальчик уже ничего не слышал. Впервые после смерти матери его снова била падучая.

До самого рассвета шел пир на подворье Шуйских. Горели костры, хлопали двери, ржали лошади, и далеко вокруг в морозном воздухе разносились пьяные песни. Боярские дети стаскивали оледенелые трупы на берег Москва-реки и спускали в прорубь под лед. Чтобы не морозить рук, они спихивали их с откоса ногами, как бревна на сплав, и заливались нетрезвым хохотом. Мастеровые люди, в предрассветных сумерках спешившие на работу, пугливо обходили берег стороной, бормоча: «Опять расходились бояре!» — еще жила в памяти расправа над дьяком Федором Мишуриным-Поджогиным и митрополитом Даниилом.

А опальные были уже далеко. Щенятева в санях везли в Ярославль, Хабарова — в Тверь, митрополита Иоасафа — в Кириллов монастырь. На Белоозеро Иван Шуйский отправил и Ивана Бельского строго наказав страже умертвить его в темнице.

— Уж в третий раз голову не подымет, — усмехнулся вслед.

Через три дня страдальца удушили.

А в трапезной Чудова монастыря настоятель Афанасий рассказывал архиепископу Макарию про расправу над Иоасафом, который бросился из Кремля в Китай-город на Троицкое подворье, где его и настигли слуги Шуйского. Боярские дети не только непотребно поносили владыку, но и били смертным боем, прямо на снегу топча ногами. Особенно старались новгородцы и наверняка прикончили бы старца, если бы не вступились Троицкий игумен Алексий и присланный Думой боярин Палецкий.