Станислав Рудольф - Дальтоник

Умеет пани Ракосникова вальсировать в левую сторону? Он завертел ее влево, и она легко подчинилась, продолжая разговор теперь уже о том, сколько у ее мужа забот, иногда она даже побаивается, как бы у него не случился инфаркт. Пани Ракосникова вспомнила и о Франтишеке Еглике — мог бы еще пожить; Бендовы не пришли — это понятно, у них траур по Златко; мой муж о вас говорит только хорошее, правда-правда, снова подчеркнула она, и, когда Губерт пропустил мимо ушей ее замечание, она принялась хвалить программу вечера, подготовленную Прскавцем и Камилом. Музыка умолкла, и Губерт проводил свою даму к столу. Они обменялись поклонами с директором Ракосником, который в свою очередь танцевал с Дагмар.

Губерт сел к столу и отхлебнул пива.

— Тебе здесь нравится? — спросил он у жены.

— Очень! — Дагмар сияла.

Музыка заиграла снова, и ее пригласил Адамец. Они ушли, а Губерт встал, чтобы пригласить одну из коллег-преподавательниц. Вот работенка! — вздохнул он, но тут же с облегчением заметил, что предполагаемую даму уже увел отец молчаливого ученика Чейдика. Почти все дамы были разобраны. Оставалась лишь Кутнаерова. Она сидела рядом с мужем. Кутнаеровы пили красное вино. Губерту не хотелось садиться, он прошел, лавируя между стульями, и попросил у мужа разрешения пригласить ее… Тот кивнул и отхлебнул вина.

Губерт за руку вывел ее в круг к танцующим парам. Она свободно и, пожалуй, даже чересчур интимно положила ему руку на плечо. Он вдохнул тонкий аромат духов и запах ее тела.

— У тебя красивая жена, — сказала Кутнаерова и принялась разглядывать окружающих.

— Для чего ты мне это говоришь?

— А тебе разве неприятно слышать? — Только сейчас она посмотрела ему прямо в глаза.

Кто-то начал играть светом. Почти все лампы в зале погасли. Родители встретили полутьму криками. Лишь на сцене музыканты светили на свои ноты маленькими фонариками.

Кутнаерова тесно прижалась к Губерту. Он ощутил ее крепкие бедра и упругую грудь. Прижавшись лицом к его шее, она тихо сказала:

— Я ей завидую…

— О боже! Но чему?

Вкрадчивая, нежная музыка уносила, укачивала их.

— Тому, что у нее есть ты… впрочем, ты это знаешь сам! — прошептала она и слегка прикоснулась губами к его шее.

Губерт хотел сказать «не дури», но ее слова обезоружили его. Все, что бы он ни сказал сейчас, все было бы банально и неуместно. Честно говоря, такого рода комплименты по душе любому мужчине, и каждый выслушивает их с удовольствием, но, когда они исходят от столь обольстительной женщины, как Кутнаерова, тут надо держать ухо востро. Предугадать, как ведут себя женщины в подобных случаях, — невозможно, достаточно самого ничтожного пренебрежения — и любящее существо превращается в коварную кобру. Но именно теперь Губерт никак не настроен впутываться в какую бы то ни было любовную авантюру, да еще с коллегой по работе! Ну уж нет, увольте! Где живу, там не блужу — этого принципа Губерт стал придерживаться с первых же своих шагов в школе и не мог пожаловаться, что строгость поведения ему пришлось искупать сексуальными комплексами.

Однако что-то все-таки надо ей сказать! Губерт собрался было назвать ее по имени, но со злобой отметил про себя, что не выдавит из себя «Божена», даже если очень захочет. Имя «Боженка» он счел столь избито-сентиментальным, что не отважился произнести вообще ничего. Черт-те что! Почему у этой красивой женщины такое ужасное имя? Можно было бы, конечно, сказать: «Божка, не дури!» (Здорово, не правда ли?)

Кутнаерова сама помогла ему выйти из положения.

— Мне хочется выпить! — И ее руки, так крепко обвивающие его, сразу ослабели. По тому, как сейчас играл оркестр, Губерт сообразил, что вот-вот будет перерыв. Он подумал: если идти, то сейчас, пока еще танцуют, потом к бару не подступишься!

— Мне тоже… — сказал он, и не солгал. Домой машину поведет Дагмар, в этом на нее можно положиться. И он повлек Кутнаерову в другой зал, где находился бар. Они с трудом пробирались среди танцующих. Дважды Божена куда-то исчезала. Когда она показалась, вынырнув наконец из полумрака, Губерт снова не мог не признать, что Божена неотразима, хотя искусственное освещение и благоприятствовало ей, как, впрочем, и любой другой женщине.

У стойки бара было два свободных стула. Правда, в разных концах. Губерт подождал, пока его дама усядется, потом вежливо попросил одинокого юнца передвинуться вместе со своей рюмкой метра на два вправо и, упершись локтями в узкую стойку, спросил, что они будут пить.