Чезар Петреску - Патриархальный город

На обложках проспектов он успевает разглядеть снежную гору за зубцами пихт, необыкновенную синь идеально круглого озера и стройный, медный от загара женский силуэт на фоне пляжа с белокрылыми чайками.

Вместе с этими образами жары и прохлады Тудор Стоенеску-Стоян невольно ловит на ходу обрывки торопливых разговоров: приглашение, шутку, обещание встретиться через месяц, радостный возглас. И все это — не для него.

Тучный и важный господин, собрат по коллегии адвокатов, закулисный шеф одной из оппозиционных политических организаций приветливо отвечает на его поклон и даже останавливается пожать ему руку: профессиональная привычка к обходительности, как-никак избиратель и коллега. В его удивлении слышится покровительственный тон:

— Все жаришься в этом пекле? До сих пор не уехал?

Отеческая забота столь значительной персоны льстит самолюбию Тудора Стоенеску-Стояна. И он исповедуется в своих печалях. Вот задумал-де перебраться в провинцию. Поселиться в маленьком городке в Молдове, где его ожидает старый верный школьный друг.

Собеседник слушает рассеянно, посматривая на поток пролеток и такси. Заметив свободный автомобиль, помахал ему, сунул на прощанье потную руку:

— Ну, до скорого, друже Теодореску! Не забудь зайти осенью. У меня на примете несколько процессов, где мы, кажется, могли бы поработать вместе…

«Теодореску? Осенью?» — Влиятельный собрат даже не помнил, как его зовут. И конечно, не слышал исповеди о переселении в провинцию. Остановился просто потому, что искал такси. А о процессах, где они «вместе поработают», упомянул просто так — привычный прием в обращении с младшими товарищами, — вот, мол, какая широкая душа у будущего кандидата на пост председателя коллегии.

Горько усмехнувшись, Тудор Стоенеску-Стоян двинулся дальше. Здесь он для всех ничто, прохожий, нуль: кто-то шел за ним следом, кто-то впереди, еще кто-то рядом, — непрерывным потоком… Одним словом — толпа, извергаемая неиссякаемым источником, которой нет дела до того, существует или существовал Тудор Стоенеску-Стоян, жив он или умер, радуется или исполнен печали, которую не с кем разделить. Этой толпе его рождение ничего не прибавило, и смерть ничего не убавит. Безвестный нуль, затерявшийся среди огромного множества. Задави его сейчас пьяный шофер грузовика, его неопознанный труп отправят в морг, удостоив разве что трех жалких строчек в рубрике происшествий, да венка с лентой вощеного полотна, что купят на цветочном рынке и положат на катафалк от коллег-адвокатов. И даже может статься, что недавний забывчивый тип, прежде чем начать чтение надгробной речи, составленной лет десять назад и сберегаемой в ящике письменного стола для подобных оказий, обернется к соседу — спросить: «Как, бишь, его зовут, братец? Теодореску, Стоенеску, Стойкэнеску?..» И отбарабанит в микрофон три сотни слов, подходящих любому покойнику, как в магазине готового платья дешевый пиджак клиенту со стандартной фигурой. После чего все вернутся к своим делам, и уже через три месяца никто и не вспомнит, что жил на свете некто Стоенеску-Стоян, человек, как все, тоже знавший радости и печали, дышавший одним воздухом со всеми.

«Мы живем тесной большой семьей… Мы тебя усыновим!» Добрый друг! Если бы он только знал, с каким нетерпением Стоенеску-Стоян поспешит ответить на приглашение!

Он перелистывал расписание поездов, и пальцы у него дрожали. Первым же поездом — как можно скорее, не задерживаясь, сегодня же ночью, самое позднее — завтра!

Чувство полного одиночества стало еще острее, когда, стоя у окошечка, на почте, он ощутил на себе равнодушие дежурной барышни, — крашеной блондинки с кроваво-красными ногтями.

Не читая текста, барышня сосчитала слова. Радость избавления, патетические выражения признательности были бесстрастно оценены в соответствии с четким тарифом. Столько-то слов — столько-то лей! Она даже не подняла глаз, чтобы взглянуть на лицо этого безликого среднестатистического индивида, преображенное нетерпеливым предвкушением счастья. Пренебрежительно, словно принцесса, бросающая нищему милостыню с дворцового крыльца, швырнула ему сдачу и квитанцию, заполненную фиолетовыми чернилами. С треском опустила окошко-гильотину и вновь углубилась в чтение чувствительного романа «Жизнь и любовные приключения Рудольфо Валентино».

— Барышня!.. — робко, одним пальцем постучал он в окошечко. — Барышня, будьте настолько любезны…

Гильотина приподнялась на ширину ладони. Барышня ждала, не поднимая глаз от страницы. Она как раз дошла до того потрясающего эпизода, когда одна из любовниц Рудольфо Валентино, узнав, что жестокий кинокрасавец уже дважды женат, бросается в Ниагарский водопад.