Чезар Петреску - Патриархальный город

— Я тоже позволю себе полностью с вами согласиться, сударыня… — подкрепил его слова Тудор Стоенеску-Стоян.

— Стало быть, моя проницательность меня не обманула, — сухо и холодно улыбнулась Кристина Мадольская. — Вы работаете над историческим произведением?

— Именно так! — подтвердил Тудор Стоенеску-Стоян, которому было уже все равно.

— И из какой же это эпохи, смею спросить?

— Из эпохи фанариотов… [30] Игра слов: румынское слово «фанариот» означает также притворщик, лицемер. — наудачу ответил Тудор Стоенеску-Стоян.

Кристина Мадольская растерянным жестом уронила свой face-à-main на раскрытую книгу.

— Но, сударь мой, эпоха фанариотов — это ведь эпоха упадка и позора румынской аристократии. Гнусная эпоха. Когда все сословия перемешались. Эпоха выскочек. С нее и началось падение и та мерзость, которую мы наблюдаем вокруг. С той поры из жизни этой страны исчезло подлинное благородство, уступив место напыщенности вчерашних слуг, в одно прекрасное утро ставших господами… Долг писателя — вдохновляться временами более отдаленными… Взгляните… — Она подняла лорнет, устремив его в направлении висевших на стене полотен. — Взгляните! Во времена госпожи Элисабеты Мовилэ, княгини Катерины Корецкой, графинь Марии и Анны Потоцких произошли события возвышенные и трагические. Они были свидетельницами и героинями эпохи, которую надлежит запечатлеть в литературе, как была она запечатлена историей… Эпоха фанариотов? Ею могут кичиться только люди вроде господина и госпожи полковницы Валивлахидис! Извините, но мне смешно!..

Тут Кристина Мадольская и впрямь засмеялась.

Это был смех нечеловеческий, ледяной, бесстрастный — так смеялся бы труп. Пергамент ее лица собрался в складки, обнажив зубы; казалось, коже не хватит упругости, чтобы разгладиться снова.

А она все смеялась и смеялась, беззвучно и жутко.

Возникало впечатление, что прекратить этот смех мог бы только хранитель паноптикума, придя с ключом и подтянув пружинки разладившегося механизма.

Тудор Стоенеску-Стоян вытер носовым платком холодные капли со лба. Чувствуя необходимость исправить оплошность, он заговорил чужим голосом и чужими словами, что с ним часто случалось с тех пор, как он поселился в городе у подножия Кэлимана.

— Вы правы, сударыня, совершенно правы. Эта истина известна и мне. Но, видите ли, я работаю над целым циклом произведений. Да… над циклом. Именно так! Цикл будет состоять из четырех, пяти, возможно, шести томов. Скорее из шести, чем из пяти. Они охватят все периоды нашей истории, от Александра Доброго до нашего времени. Да, до нашего времени! Эпоха фанариотов всего лишь эпизод. Один том. Я посвятил ей один том из шести. А начал с нее потому, что соответствующие материалы оказались и доступнее и полнее…

Сидя в кресле и слушая собственную речь, Тудор Стоенеску-Стоян снова позабыл, что лжет.

Ему самому не было бы смысла лгать перед старухой вроде Кристины Мадольской и перед безобидным и славным старичком, исследователем дарственных грамот и купчих крепостей, они и без того полностью ему доверяли.

Но за него лгал другой Тудор Стоенеску-Стоян — из створки зеркала, оставшегося в доме Санду Бугуша. И в этот миг он целиком отождествлял себя с вымыслами того, другого; он видел себя человеком, которому суждено создать великое произведение, и был уверен, что такое произведение создаст.

— В таком случае все понятно… — одобрила Кристина Мадольская, которой удалось расправить пергаментные морщины своего лица. — Мне бы доставило удовольствие помочь вам в сборе материалов. Я располагаю ценными документами. Господин Иордэкел Пэун, мой друг и советчик, знаком с ними и может подтвердить их ценность. Я предоставляю их в ваше распоряжение.

Своим face-à-main она указала в глубь портретной, где меж двух занавесей высился, подобно алтарю, большой ларец черного дерева с перламутровыми инкрустациями.

— Благодарю вас, сударыня! Чрезвычайно вам признателен, любезная госпожа! — Тудор Стоенеску-Стоян слегка поклонился, не вставая; в этот миг он нисколько не сомневался, что такие документы ему понадобятся и он их в самом деле использует.

Устремленный на него взгляд Иордэкела Пэуна лучился нежностью.

Стало быть, этот юноша, оставивший столичные соблазны и похоронивший себя в провинциальном городке, трудится над эпопеей, охватывающей целую историческую эпоху? И до сих пор ни словом об этом не обмолвился. Все время уклонялся от разговора. Такая скромность еще выше подняла его в глазах Иордэкела Пэуна. Доброта, сиявшая в глазах милого старичка, доверие и сочувствие, жарко светившиеся под очками в тонкой золотой оправе, расплавили лед, сковавший душу Тудора Стоенеску-Стояна. «Надо браться за работу! — решил он героически. — Завтра начну. Непременно. Хватит быть мистификатором и канальей! Не хочу и не вижу смысла. С завтрашнего дня запираюсь у себя и работаю по три часа ежедневно — и все станет просто, никаких угрызений, никаких тревог».