Чезар Петреску - Патриархальный город

Пескари не посягают на его стул. Когда он входит, они спешат встать и уступить ему место. Когда вермут-сифон заставляет себя ждать, они обращают нетерпеливые взоры в сторону синьора Альберто или Некулая. Из рук в руки передают на вешалку его шляпу. Иногда интересуются, как подвигаются его романы.

— Хорошо! — заверяет их Тодорицэ с твердостью берейтора конной почты, привыкшего одной властной рукой справляться с четверкой норовистых лошадей.

Иной раз кто-нибудь из пескарей, весьма смутно разбирающийся в вопросах культуры, искусства и литературы, осмеливается спросить, какие вести получил он от своих далеких друзей: Теофила Стериу, Юрашку и Стаматяна.

— Особенно от Юрашку, господин Тодорицэ. Хотелось бы знать, что он пишет? Этот простак Юрашку нравится мне ужасно!

Господин Тодорицэ нащупывает в нагрудном кармане несуществующее письмо. Еще секунда, и он вытащит его и прочитает — но нет, передумал и, прижав к губам указательный палец, объявляет:

— Тсс! Возможно, на днях он преподнесет нам сюрприз. А может, и все трое. Боюсь, как бы они не нагрянули ко мне сюда.

Пескарь осчастливлен этим признанием, сделанным под грифом совершенной секретности. И сгорает от нетерпения поделиться им с прочими пескарями. А пока, с рабской услужливостью обшарив все карманы в поисках коробки спичек, с укоризной выговаривает официанту:

— Некулай! Какого черта, ты что — не видишь? Огня господину Тодорицэ!

— Сию минуту, господин Тодорицэ!

Это уменьшительное, передаваемое из уст в уста, — сладкий бальзам для сердца Тудора Стоенеску-Стояна, всю жизнь носившего длинное и неудобное имя, которого никто не помнил, а собратья по Илфовской [25] Илфов — название столичного (Бухарестского) уезда Румынии. коллегии адвокатов вечно путали со всеми Теодореску, Стоенеску, Стойкэнеску и Тудорану из телефонной книги.

Случаются, правда, дни, когда льют дожди, в перепаханном ветрами воздухе носится смутная тревога, и тогда, в одиночестве адвокатской конторы, Тудора Стоенеску-Стояна посещают угрызения совести. Заложив руки за спину, стоит он перед окном и глядит сквозь завесу дождя на Кэлиманов холм, сизой стеной загораживающий вольные просторы света. Его угнетают, однако, не эти затворенные ворота. Не они удерживают его здесь. Словно муха в паутине, он запутался в более тонкой, но и более цепкой сети собственных измышлений.

Сколько ни бейся он и как ни тонки эти нити — он попался безвозвратно.

Его жизнь в этом городе целиком держится на его мнимых друзьях, на мнимой работе взыскательного писателя над своими творениями. Он уже свыкся со своими далекими воображаемыми друзьями: зовет их на «ты», выдумал им жизнь, полную волнующих событий и необыкновенных приключений; и жизнь эта, возможно, куда правдоподобнее той, какой они живут на самом деле. Он наделил их друзьями и недругами. Четко обрисовал характеры: бестолковый Юрашку, безмятежный и сонный Теофил Стериу, педантичный и ненатуральный Стаматян. Они продолжают свое прежнее существование по законам человеческих противоречий, когда каждый борется со своим демоном зла и капризным непостоянством фортуны, подымаясь и спускаясь по крутым спиралям, терпя поражения — и добиваясь успехов. Там, у них, все рушится. Там все неспокойно и неустойчиво. И никто из них не догадывается, что где-то вдалеке скромный пассажир, когда-то ехавший с ними в одном купе, создал им более логичную, гармоничную и цельную жизнь. Отполировал ее до зеркального блеска, так же как жизнь самого Тудора Стоенеску-Стояна подчистили его сограждане, — потому что и они, в свою очередь, воображают, как далеко за полночь, запершись в своей комнате, он склоняется над рукописями, с тщанием гранильщика алмазов наделяя своих героев душой и совершенством.

Трое его друзей и есть его герои! Не проходит дня, чтобы он не подумал о них, не добавил там блика, не углубил здесь тени.

Пику Хартулар издевательски величает его Стоенеску-Флобером.

Иногда в нем говорит обостренная интуиция калеки, и он, подозрительно сверля Тудора Стоенеску-Стояна красноватыми глазками, пытается разгадать подлинную тайну его жизни. Но чаще всего им движет раздраженная ревность, в которой он сам себе не хочет признаваться, стараясь прогнать прочь, задушить, но она не уходит и гложет его непрестанно. Тудор Стоенеску-Стоян похитил частицу его славы. Отвлек на себя внимание пескарей. Расселся за их столиком, растопырил локти и, нимало не смущаясь, портит непрошеным вмешательством впечатление от самых его ядовитых наветов.