Чезар Петреску - Патриархальный город

Впрочем, они все равно не нашли бы со старшими общего языка.

Они говорили на иностранном языке. Во времени и пространстве между родителями и детьми разверзлись космические расстояния. Дети с ироническим, а порой неловким сожалением осуждали одряхлевших родителей; родители озабоченно вздыхали, предрекая легкомысленному, расточительному поколению, лишенному инстинкта самосохранения, ужасную судьбу. Родители экономии ради курили пачечный табак из металлических портсигаров, делая из папиросной бумаги самокрутки и вставляя их в мундштуки из янтаря или даже из черешни; новое поколение, включая эмансипированных студенток, — сигареты «Бухарест» по две с полтиной штука. Деды, дядья и родители ходили в перелицованных костюмах, что выдавал нагрудный карман, переместившийся слева направо; новое поколение привозило из Бухареста и Ясс целый гардероб, скопированный с героев нашумевшего фильма.

И вот детям было неловко глядеть на допотопную одежду родителей; а родителям — на экстравагантные наряды детей.

Появлялся лишний повод выбраться в город, разойтись по разным компаниям, чтобы встречаться лицом к лицу только дома и, уткнувшись в тарелку, украдкой наблюдать друг за другом и напряженно молчать, томясь недосказанностью и взаимным непониманием.

В это солнечное утро первым посетителем кафетерия «Ринальти» явился господин Иордэкел Пэун — пенсионер, занимавшийся историческими документами, дарственными грамотами и купчими крепостями; он был также археологом, нумизматом и признанным знатоком геральдики.

Для синьора Альберто он означал чашечку крепкого кофе с ямайским ромом и комплект костей № 3.

Переступив порог, господин Иордэкел взглянул сквозь очки в тонкой золотой оправе на стенные часы с маятником. Часы, словно только того и ждали, мелодично пробили десять с четвертью. И господин Иордэкел Пэун испытал, как всегда, чувство удовлетворения от пунктуально выполненной обязанности.

Он не опоздал ни на минуту. Однако, выбирая, где сесть, заколебался.

Его постоянный столик, тщательно вытертый влажной тряпкой, с чистой пепельницей и столичной газетой на спинке плетеного стула дожидался его в зале. Но в такую жару неудержимо манили к себе пустые столики на улице, политый водою тротуар и пока еще прохладная тень полосатого тента.

Синьор Альберто положил конец колебаниям своего клиента, по собственной инициативе перенеся комплект костей № 3, газету и фарфоровую пепельницу на столик под тентом, после чего объявил, что кофе сейчас подадут.

Газета предназначалась не для господина Иордэкела Пэуна. Он нимало не интересовался тем, что творится на белом свете, полагая, что со смерти Куза-водэ [21] Куза Александру Йоан (1820–1873) — господарь Соединенных княжеств Валахии и Молдовы в 1862–1866 годах. на свете уже не происходит ничего, достойного внимания. Газету приносили его соседу по столику, господину Пантелимону Таку. Он должен был появиться с секунды на секунду. Господин Иордэкел Пэун, не обнаруживая никаких признаков нетерпения, приготовился ждать. Со строгой скрупулезностью исполняя каждодневный ритуал, он свернул себе сигарету, вставил ее в мундштук и отложил в сторону, намереваясь закурить после первого глотка кофе.

У «Ринальти» он долго не засиживался. Всего час — три партии в кости. И сразу отправлялся по другим делам, поскольку дел у него было поистине великое множество. Одни касались его занятий археологией, нумизматикой, генеалогией и изучения пергаментов. Другие ждали его в многочисленных комитетах и комиссиях, где он выступал в роли председателя, заместителя председателя, почетного члена, а чаще всего в роли миротворца, с большим тактом и осторожностью улаживая всевозможные недоразумения.

Кроткий, молчаливый, поглощенный кириллицей старинных дарственных грамот куда больше, чем нынешними политическими распрями, он пользовался уважением всех жителей города, несмотря на то, что, живя среди современников, оставался чужд их страстям. Глухота не отдаляла его от мира. Наравне со всеми он знал, что совершил один, что приключилось с другим, что грозит третьему и что замышляет четвертый.

Но все это он использовал лишь для сравнения с иными поучительными деяниями и случаями, имевшими место век, два или три назад и упомянутыми в летописях, дарственных грамотах и купчих крепостях. Это был аккуратный, ухоженный, вежливый старичок с изысканными манерами времен польской мазурки. Белые, как снег, волосы и бородка его были шелковисты, как в юности. На черном, поношенном костюме ни пылинки, мохры крахмального воротничка и манжетов тщательно подстрижены, носовой платок, только что вынутый из ящика комода, благоухает донником, — все это производило впечатление бедности достойной и аристократической, и этим он был обязан главным образом госпоже Ветурии, которая пеклась о нем, словно о малом ребенке, и ежедневно, прежде чем выпустить из дому, придирчиво оглядывала со всех сторон, проверяла, все ли пуговицы на месте, и клала в кошелек двадцать лей на расходы.