Чезар Петреску - Патриархальный город

Упрямые клеветники вроде Григоре Панцыру и Пику Хартулара могли себе сколько угодно злословить за столиком пескарей; вчерашние товарищи, наивные недоумки вроде Атанасие Благу и Санду Бугуша могли высказывать свое негодование кому угодно, если у того было время их слушать. Административная Палата вырастала у всех на глазах, и ее открытие будет означать для господина Эмила Савы славное увенчание политической карьеры, посвященной благу общества.

Одинаковым сюрпризом и для синьора Альберто, и для его сына Джузеппе явилось то, что строительство привлекло в город одного из Ринальти, возродившего старые фамильные традиции.

Этот Ринальти, по имени Карло, принадлежал к той родовой ветви, которая была отлучена от ремесла содержателей кафетериев и кофеен, поскольку дело, согласно предсмертной воле основателя династии Джузеппе I, передавалось от отца к старшему сыну. Потомки без права наследования разбрелись по разным уголкам страны. Перепробовали, одни с большим, другие с меньшим успехом, самые различные занятия, как, например, братья Роветта из Ясс, основавшие торговлю ножами и охотничьим оружием, известным по всей Молдове. Что касается Карло, то он вернулся к ремеслу предков. Строил общественные здания, вокзалы и гостиницы, достигнув, наконец, той цели, ради которой появился в свое время на румынской земле его бродяга прадед с гарибальдийской бородкой и оравой отпрысков.

Репутацию свою он приобрел в иных краях. Там же получил и образование. Он не был знаком ни со своим двоюродным братом, ни с племянником. Когда он в первый раз зашел в кафетерий «Ринальти», в волнении разобрав надпись на источенной дождями и изъеденной ржавчиной вывеске, то с болью в сердце сразу уяснил себе пределы честолюбия, удовлетворявшие синьора Альберто. И с тем большей радостью принялся поощрять стремления Джузеппе-младшего.

С тех пор не проходило и дня, чтобы лауреат Римского конкурса не забежал на площадь Мирона Костина, где Карло Ринальти школил армию чернорабочих, каменщиков, облицовщиков и плотников с немилосердием надсмотрщика на галере. Не потому, что под его черной бархатной курткой скрывалась душа еще более черная. По природе отзывчивый и щедрый, он был страстным охотником — стало быть, человеком открытым, любившим пошутить. Однако в контракте, учитывавшем нестабильность правительств, предусматривались прямо-таки американские сроки окончания строительства; приняв законные меры предосторожности, господин Эмил Сава постарался надежно обеспечить себе банкет и торжества по случаю открытия, не желая и кусочка пирога уступить какому-нибудь недостойному наследнику.

Синьор Карло увеличивал ставку рабочим, оплачивал вдвойне работу в праздничные дни, выдавал высокие премии за скорость. Изо дня в день следил за успехами стройки с тем же вниманием и страстью, как за последними сообщениями на последних страницах столичных газет.

Он страдал в дни правительственного кризиса, торжествовал, когда остроумный ответ с министерской скамьи лишал дара слова подавшего запрос депутата. И Джузеппе научился узнавать по его настроению колебания политического барометра. Он умел предугадать их заранее, ибо сам поневоле стал прилежным читателем парламентской рубрики «В последний час».

Тем сложнее и забавнее кажется ему теперь жизнь в этом втором его отечестве, где даже триумфальные арки не прочнее крема на пирожных синьора Альберто.

Сегодня причин для беспокойства не было.

Судя по температурному листку правительства, у дяди Карло не было повода изрыгать на чернорабочих-цыган и своих соотечественников-каменотесов патетические проклятия на языке божественного Данте.

Так оно и оказалось. Дядя встретил племянника радостным возгласом со строительных лесов и показал, где лучше взобраться наверх. Его бархатная куртка, волосы, усы, туфли и кожаные гетры были покрыты красной кирпичной пылью. Таким образом и он в чем-то уподобился тому материалу, с которым работал. За исключением каракуля курчавых волос — наследственной приметы династии Ринальти — у синьора Альберто и синьора Карло не было ничего общего. Один был пухл, бесцветен, с расплывшимися, словно из жидкого теста, чертами лица и сонными от вечного бдения за стойкой глазами; другой — крепок и энергичен, с резкими чертами и проницательным взглядом строителя и охотника. Было совершенно ясно, что он не стал бы делить человечество согласно заказу — вермут-сифон, цуйка, кофе турецкий, шприц или штрудель с яблоками.