Тобиас Вулф - Жизнь этого парня

В пять часов мы включали телик и смотрели «Клуб Микки-Мауса». Понятное дело, что всех нас возбуждала ведущая этого шоу Аннетт. Для нас она была предлогом, чтобы смотреть это шоу, а для меня это было так лишь наполовину. У меня имелись определенные идеи о том лучшем мире, к которому принадлежала Аннетт, и я хотел себе место в этом мире. Я желал его со всей горячностью и мучительным голодом первой любви.

По окончании каждой передачи местная станция давала адрес для Мышиной почты. Я начал писать Аннетт. Сначала я описал себя примерно таким же образом, как я уже делал это в письмах к Элис, которая теперь была далеко в прошлом, с той разницей, что вместо ранчо у моего отца, капитана Вулфа, была целая флотилия рыбацких лодок. Я стал старшим помощником и вообще разошелся в восхвалении себя. Я достаточно подробно описал Аннетт стычки со своими резвыми приятелями, с которыми лихо дрался. Я также предложил ей подумать о том, как будет весело, если она приедет в Сиэтл. Сказал, что у нее будет здесь много места. Умолчал лишь о том, что мне было всего одиннадцать.

В ответ я получил несколько бодреньких официальных ответов, предлагающих мне организовать фанклуб Аннетт. Другими словами, собственноручно создать конкуренцию. Да ни в жизнь! Но когда я повысил ставки в своих письмах к ней, они перестали мне присылать что бы то ни было. Студия Дисней, вероятно, имела некую секретную службу, которая следила за этой Мышиной почтой и подобными неуместными чувствами и признаниями. Когда мое имя появилось в списке нежелательных, оно, по всей вероятности, также появилось и в других списках. Но Элис научила меня выдержке. Я продолжал писать Аннетт и уже начал воображать ужасную аварию напротив ее дома, которая почти, но не до конца убила меня, сделав зависимым от ее заботы, симпатии, которая со временем переросла бы в восхищение, любовь…

Я предложил Аннетт подумать о том, как будет весело, если она приедет в Сиэтл. Сказал, что у нее будет здесь много места. Умолчал лишь о том, что мне было всего одиннадцать.

Как только она появлялась в шоу – Привет, я Аннетт! – Тэйлор начинал стонать, а Сильвер лизать экран языком.

– Иди ко мне, детка, – говорил он. – У меня шесть дюймов горячей дымящейся плоти только для тебя.

Мы все говорили подобные вещи – это было формальностью – потом затыкались и смотрели передачу. Наше погружение было полным. Мы смягчались. Мы сдавались. Мы присоединялись к этому клубу. Тэйлор забывался и сосал свой большой палец, а Сильвер и я позволяли ему это. Мы смотрели, как Мышкетеры восхищаются отличными планами и какими-то сомнительными приключениями и говорят о своих чувствах. И не смеялись над ними. Не смеялись, когда они говорили милые слова о своих родителях или когда были вежливы друг с другом. Ловили каждое мгновение шоу. Наши глаза искрились голубым светом. Мы продолжали пялиться в телик даже после того, как те пропевали свой гимн и исчезали в рекламе зубной пасты и сладостей. Затем, придя в себя и проморгавшись, мы встряхивались и говорили грязные вещи об Аннетт.

Иногда, когда «Клуб Микки-Мауса» заканчивался, мы поднимались на крышу. Здание, где располагалась квартира Сильвера, выходило на Калифорния-Авеню. И хотя улица была оживленная, мы выбирали цели аккуратно. В большинстве случаев мы ничего не кидали. Но время от времени появлялся кто-нибудь, у кого не было шанса пройти незамеченным, как тот человек в «Тандерберде».

«Форды Тандерберд» начали выпускать всего год назад, с 1955 года, и так как они были новенькие и их было еще не так много, они считались более крутыми, чем «Корветы». Был ранний вечер. «Тандерберд» тихо подбирался к перекрестку. Горел красный. С нашей жердочки за парапетом мы могли слышать песню по радио «Over the mountains and across the Seas», а за звуками музыки различать звуки мотора. Черное тело «Форда» сверкало, как обсидиан. Голубой дымок пыхтел из двойной выхлопной трубы. Верх был откинут. Мы видели красную кожу обивки и светловолосого мужчину в смокинге, сидящего на водительском месте. Он был молод, красив и свеж. Можно было практически чувствовать запах «Листерина» от его дыхания, «Меннен» на его щеках. Мы стояли прямо над ним. Ладонью левой руки он отчеканивал на руле ритм песни. Его правая рука отдыхала на спинке пустого кресла рядом с ним, которому, вероятно, недолго оставалось быть пустым. Он явно ехал за кем-то.

Мы не сговаривались. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: он был всем тем, чем не были мы. У нас не было надежды на такую же, как у него, жизнь, достижения, удовольствия в каком бы то ни было обозримом будущем.