Тобиас Вулф - Жизнь этого парня

В то время телевидение было заполнено фильмами и передачами о нацистах. Каждую неделю показывали новые ужастики, всегда с мрачным рассказчиком на заднем плане, чтобы напомнить нам, что это не фантазия, а реальная история. Что то, что мы видели на экране, действительно происходило и могло произойти снова, если мы не сохраним бдительность. Эти показы всегда заканчивались одинаково. Обзором разрушенного Берлина.

Усмехающиеся американские солдаты, выводящие побежденных арийских солдат из укрытий в сараях, из подвалов и коллекторов. Гиммлер мертвый в своей камере, Гесс с ввалившимися глазами в Шпандау. Теперь наш рассказчик ликовал: «Таким образом, высоко летящий прусский орел был сброшен на землю!» или «Таким образом, маленький фюрер и его наемники поджали хвосты и убежали, оставляя навсегда свою мечту о Тысячелетнем рейхе! »

Однако эти проблески унижения и потерь длились только несколько минут. Они добавлялись как довод о том, что смысл этих показов – отпраздновать победу добра над злом. Мы смотрели фильм и видели обман – что настоящий смысл – прославить щегольскую униформу, машины производства «Мерседес» и великолепную строевую подготовку, тысячи ботинок, сбрасываемых в кучу на мощеные улицы, в то время как над головой проплывали баннеры и мощные голоса пели песни, которые возбуждали нашу кровь, хотя мы не могли понять ни слова. Смысл был в том, чтобы увидеть, как «Юнкерсы» отделяются и пикируют по направлению к горящим городам, как танки дырявят здания, как мужчины с «люгерами» и собаками командуют людьми вокруг. Эти показы укрепляли в нас веру в то, что мы уже начали подозревать: что жертвы презренны. И не важно, сколько людей прикидываются иными. Что куда веселее быть внутри, чем снаружи, быть высокомерным, нежели добрым, быть с толпой, чем одному.

Терри Сильвер имел нацистскую нарукавную повязку, которая, как он клялся, была подлинная, хотя любому дураку было понятно, что он сделал ее сам. Как только мы приходили к нему домой, Сильвер обыкновенно доставал эту повязку из своего секретного места и нацеплял на себя. Затем принимался ходить с важным видом и вел себя с нами как с лакеями. Мы позволяли ему делать это из-за конфет, которые миссис Сильвер оставляла в хрустальной чаше, из-за телевизора и из-за того, что без Сильвера, говорящего нам, что делать, мы были вынуждены слоняться по тротуарам, безразлично кидаясь камнями в дорожные знаки.

Для начала мы решили сделать пару звонков. Тэйлор и я сидели на параллельном телефоне в спальне миссис Сильвер, пока сам Сильвер звонил. Он просто брал номера телефонов людей, имена которых были похожи на еврейские, и выкрикивал в трубку немецкие слова. Он заказывал полные банкеты китайской кухни для отца и мачехи. Иногда он звонил родителям детей, которых мы не любили, и имитировал голос и манеру говорить заинтересованного взрослого – учителя, тренера, адвоката – «просто чтобы спросить, есть ли какие-либо проблемы дома, которые могли бы объяснить необычное поведение Пола в школе» в такой-то день. Сильвер никогда не смеялся, никогда не выдавал себя. Когда он был чересчур правдоподобным и вежливым, Тэйлору и мне приходилось засовывать одеяло миссис Сильвер в рот и молотить матрас кулаками.

Эти показы укрепляли в нас веру в то, что мы уже начали подозревать: что жертвы презренны. Что куда веселее быть внутри, чем снаружи, быть высокомерным, нежели добрым, быть с толпой, чем одному.

Затем, толкая друг друга бедрами в попытке освободить пространство, мы втроем втискивались в отражение в большом зеркале миссис Сильвер, причесываясь и прихорашиваясь, чтобы выглядеть круто. Мы носили длинные волосы по бокам, которые укладывали в прическу дактэйл. Волосы наверху мы зачесывали к центру, затем выпрямляли и выпускали кудряшку, спадающую на лоб. Моя мать терпеть не могла эту прическу и запрещала мне носить ее, что означало лишь одно: я носил ее везде, кроме дома, сохраняя четкость двух разных стилей, один из которых предполагал использование большого количества воска, который делал мои волосы блестящими и тяжелыми, а мой лоб – усыпанным прыщами.

Незажженные сигареты торчали из уголков наших ртов, веки чуть прикрыты, мы изучали друг друга в зеркале. Торчащие кудряшки. Брюки спущены до бедер, тонкие белые ремни застегнуты на боку. Рубашки с рукавами три четверти. Воротники подняты на шее. Мы должны были выглядеть круто, но это было совсем не так. Сильвер был тощий. Его глаза – выпучены, кадык сильно выдавался, а руки высовывались из рукавов, как карандаши с надетыми на концы перчатками. У Тэйлора были ясные глаза с длинными ресницами и широкое чистое лицо коровы. Я сам тоже не выглядел здорово. Но некрутыми нас делал на самом деле не внешний вид. Крутизна не требовала ничего настолько очевидного, как внешний вид. Как шахматы или музыка, крутизна заявляла сама о себе какими-то загадочными признаками узнавания. Некрутизна делала то же самое. В нас присутствовали все признаки некрутизны.