Хулио Кортасар - Экзамен. Дивертисмент

– Пошли покурим, – позвал Хуан Клару, которая продолжала сидеть, уткнувшись носом в бархатные перила.

– Вдохни, – сказала она, заставляя его понюхать бархат.

– Пахнет гнильцой и салицилатом.

– Наверное, это и называют запахом времени. – Клару передернуло. – Просто замечательно. Как идет Бетховену этот бархат.

– И нам, – сказал Хуан совсем тихо. – Нам, сидящим в ложе.

Выйдя из зала, они столкнулись с Уолли и Пинчо Лопесом Моралесом, большим специалистом в области hot jazz [67] Горячий джаз ( англ. ). и поэзии Хавьера Вильяуррутии. Тот сообщил им, что за сценой с артистом приключился обморок и, скорее всего, концерт не будет продолжен. Репортер затерялся среди публики в фойе, где-то около гардероба, и сеньор Фунес отправился искать его, чтобы обсудить новость. Пинчо больше всего беспокоило, чем заполнить два часа, оставшиеся до первой вечерней рюмашки.

– Выходить на улицу – такое солнце шпарит, ты же понимаешь.

– А если не шпарит, – сказала Клара. – Придумываешь нарочно, себя заводишь. Ты не изменился, Пинчо. Эгоист чистой воды.

– Послушай, дорогая моя бывшая соученица, я не желаю зла артисту, однако несправедливо расстраивать человеку планы. Ты прекрасно знаешь, что каждый строит свои планы. И эти два часа теперь – как дырка в стене. Ну, я посмотрю в нее и что увижу? Улицу Свободы, Коррьентес, просторный и чуждый мир. В то время как стены служат для того, чтобы на них развешивать картины между тем и этим…

– Так оно и есть, Пинчо, так оно и есть.

– А кроме того, – сказал Пинчо, – улица, как бы это сказать, улица сегодня довольно странная. Мама хочет, чтобы мы поехали в Лос-Оливос. И я начинаю думать, что она права.

– Страусиная политика, – сказал Хуан. – Разумеется, я так говорю потому, что у меня нет имения. Да, Уолли, я думаю, что у Шумана – не музыка в обычном понимании этого слова, язык его «Davidsbündler» [68] «Танцы давидсбюндлеров» ( нем .). и «Карнавала» находится на пороге совершенно иного искусства.

– Да? – удивилась Уолли Лопес Моралес. – Но элементы – те же самые.

– Словами пишется и проза и поэзия, а между тем они друг на друга совсем не похожи. Музыка Шумана содержит интенцию —

прошу извинить меня за выражение —

и приближается к повествовательной категории, которая уже не является эстетикой —

или, лучше сказать, является не только эстетикой, —

но, разумеется, не есть и категория литературная, другими словами, кота не выдают за зайца. Его музыка немного напоминает мне обряд посвящения. Такое не приходит в голову сказать о музыке Равеля или, например, Шопена.

– Да, Шуман странный, – сказала Уолли, хорошая собеседница. – Может, безумие…

– Как знать. Понимаешь, Уолли, Шуман знал, что он владеет тайной, я не хочу сказать, что эта тайна трансцендентальная; просто в его произведениях чувствуется неясное ощущение этого знания, однако сама тайна ему так же неведома, как и всем остальным. Перефразируя Сократа: я знаю только то, что кое-что знаю, но не знаю, что. Похоже, он надеялся, что об этом расскажет сама музыкальная система, подобно тому, как Арто надеялся на свою позицию. Обрати внимание, они похожи.

– Бедный Арто, – сказала Уолли. – Как в калейдоскопе: произведение переходит из рук в руки, и в тот же миг меняется рисунок, смена рук – и это уже совсем другая вещь.

– Может быть, – сказала Клара, стоявшая рядом, – значительны не те произведения, которые значат что-то сами по себе, но те, которые способны отражать. Как говорил Валери, «малая достаточность».

– Из чего делается тщеславный вывод, – сказала Уолли, – сколь значительны мы сами. Твоя мысль может стать первым пунктом устава для клуба читателей. А я лично предпочитаю быть маленькой-маленькой, и чтобы книга всегда была выше меня.

– Ты, наверное, из тех, кто читает по две книги в день, – сказала Клара чуть насмешливо.

– Бывает и так. Столько книг издается, хорошо бы и читатели были жадны до книг.

– Одно плохо, – сказала Клара, – писатели рассчитывают на другого читателя, на того, кто носит книжку в кармане и не расстается с ней.

– Зачем же тогда тиражи по пять тысяч экземпляров? Зачем писатели пишут по пять-десять книг? Как в боулинге: за каждой новой книгой выскакивают другие. – Последние слова Уолли проговорила с улыбкой и в знак прощания губами изобразила поцелуй. Пинчо взял ее под руку, и они стали подниматься по боковой лестнице; Уолли, чуть перегнувшись через балюстраду, показывала на продавщицу сластей, а Пинчо, похоже, не соглашался на ее уговоры.