Семен Журахович - Кто твой друг

Коляда посмотрел на меня, пожал плечами и ничего не ответил.

— Человек меняется, — пустился в философию Турбай. — Одни характеры крепнут, другие крошатся. Значит, и дружба не может оставаться неизменной и вечной.

— Что такое друг? — Веселый Алексеенко тоже, видимо, настроился на философский лад. — По-моему, первым отличительным признаком должно быть: не ври. Говори мне в глаза то, что говоришь за глаза. Так?

— Святая истина, — невозмутимо-спокойным тоном подтвердил Панкратов. — Мы всегда требуем от наших друзей, чтоб они резали нам правду-матку. Когда же они эту правду выложат, мы удивляемся, как могли иметь дело с такими олухами.

Алексеенко захохотал. Коляда только внимательно посмотрел на Панкратова. А Турбай укоризненно покачал головой:

— Настоящий еж, иголки так и торчат.

— Довелось проглотить их немало, вот и торчат, — без улыбки ответил Панкратов, кивнул головой и пошел вдоль берега.

Немного погодя попрощались Турбай и Алексеенко.

Мы остались с Колядой вдвоем.

Вдали, на стройке, мелькали огоньки. Вспыхивали и гасли молнии электросварки. А здесь было темно и тихо.

— Встретил я однажды человека, — сказал Коляда, — который мог стать мне лучшим другом. А я плюнул этому человеку в лицо. Бывает так?

— Бывает…

Я приготовился слушать. Вечер. Днепр. Тишина. В такую пору люди и раскрывают душу. Но Коляда умолк. Мы посидели еще немного и разошлись — он к себе, а я в дом для приезжих.

Спустя несколько дней, собираясь уже в обратный путь, я напомнил Коляде:

— За вами долг.

— Долг?

— Помните, вы начали рассказывать о человеке…

Коляда нахмурился:

— Так уже обязательно?

Тут, конечно, надо бы из деликатности воскликнуть: «Что вы! Что вы!» — и пробормотать еще какие-нибудь пустые слова, свидетельствующие, что не в моем характере лезть в чужие дела. Но я ничего не сказал.

— Приходилось вам близко наблюдать молодого и самоуверенного карьериста? — спросил Коляда.

— Думаю, что это не столь уж редкое явление.

— Таким был я. Молодой, здоровый, самоуверенный. К тому же еще и рука в министерстве… О людях я привык судить быстро и безапелляционно, не раздумывая. Жизнь казалась мне широкой лестницей. Ступенька за ступенькой — вверх! Был я еще совсем зеленый специалистах, когда меня назначили главным инженером треста.

Однажды в тресте происходит столь заурядное событие, как профсоюзное собрание. Выбирают местком. Среди других кандидатов кто-то называет и мою фамилию. Отводы есть? Нет. Попадаю в список. А потом счетная комиссия оглашает результаты голосования: за — 2, против — 36.

В ту минуту я почувствовал себя так, словно кто-то влепил мне здоровенную оплеуху, так что звон пошел кругом. Провалили! И куда? В местком.

Я шел домой и ругался последними словами. Даже жене постеснялся рассказать. Буркнул что-то о служебных неприятностях, о дураках и завистливых недоучках и лег спать. Да черта лысого заснешь, когда твое самолюбие скулит, словно побитый щенок, а перед глазами вертятся, как на световой рекламе, эти идиотские цифры: за — 2, против — 36.

Если б я работал рядовым инженером, не занимая ответственной должности, то, вероятно, не так болезненно принял бы эту неприятность. Ну, не выбрали! Большое дело… В конце концов, это же местком, а не Верховный Совет. Но я был главным инженером. Слова «авторитет», «пост», как я их тогда понимал, для меня много значили. Я был убежден, что в моем лице оскорблены и поруганы все авторитеты, все высокие посты.

Ругал я отчасти и себя: «Поделом тебе, дураку, за твое слюнявое, ничтожное желание покрасоваться перед людьми». На кой черт мне этот местком? Но уж такова натура карьериста: для него нет ничего слаще, чем увидеть свою фамилию в каком-нибудь списке. Коляда! Приятно. И не просто Коляда, а Петр Игнатьевич. Еще приятнее.

Помню, что кто-то из названных кандидатов отказался. У меня тоже мелькнула мысль: дам себе отвод. Хватит у меня нагрузок. Член бюро, депутат районного Совета. Однако я промолчал. Приятно!

А потом, после того как выступил Мартынюк, моралист-проповедник, как я его тогда называл, я уже из упрямства не хотел отступаться. Нет, не сниму своей кандидатуры. И чихать я хотел на твои проповеди.

Был Мартынюк из тех людей, кого иногда величают чудаками. Я же, разумеется, считал его стопроцентным чудаком и относился к нему соответствующим образом. То есть отчасти жалел, отчасти презирал. Такие звезд с неба не хватают, по десять лет сидят на одной должности. Я видел в этом свидетельство неполноценности.