Семен Журахович - Кто твой друг

А если так, в четырех стенах института ему оставаться нельзя. Ничего он тут не докажет. Это ясно. Это ясно как божий день. Значит, ближе к живому делу.

Но куда?

Он сидел на скамье в тенистой аллее. Медленно опускались на город ранние сумерки. Привядшая листва пахла осенью. «Куда?» — напряженно думал Кардаш. Он отлично себя знал: если решено, надо действовать немедленно.

Мимо него неторопливо прошла женщина. В нескольких шагах она остановилась.

— Микола, ты?

Кардаш вздрогнул. Ему на миг почудилось, что это Тоня, и он метнул на женщину растерянный и недобрый взгляд. Потом смущенно улыбнулся:

— Ирина? Давно я тебя не видел. Присаживайся.

Ирина подошла, пожала руку.

— Не помешаю? Ты кого-то ждешь?

— Нет, — хмуро ответил Кардаш. — Никого не жду.

Тихая, неприметная Ирина. Тонко очерченный овал нервного лица, черные брови сдвинуты над темными глазами необычного рисунка — удлиненными и чуть-чуть приподнятыми к вискам. Кардаш вспомнил, как кто-то в шутку сказал о ней: украинка с узбекскими глазами.

Показалось удивительным: как это он четыре года проучился вместе с ней и так мало ее знает?

Она остановила на нем внимательный взгляд, за которым угадывалась напряженная внутренняя жизнь. Темные глаза, казалось, горели на бледном лице.

— Что с тобой, Ирина? Нездорова?

— Нет, я здорова. Это так… — махнула рукой. — Завтра уезжаю. Пришла прощаться с нашим садом. Здесь я плакала перед экзаменами, здесь…

Она не договорила.

— Далеко едешь?

— На Кировоградщину.

— С мужем, наверно? — снова спросил Кардаш и тут же пожалел: лицо Ирины стало еще напряженнее.

— Нет, — глухо проговорила она. — Еду одна… Если можешь, Микола, ни о чем не спрашивай. Ладно? — Она положила холодную узенькую ладонь на его руку. — Когда-нибудь, может, сама расскажу, если встретимся. — Она помолчала. — А что у тебя? Я слышала, ты пишешь книгу?

Кардаш заговорил. Буря бушевала у него в груди, ему так надо было высказаться! На него глядели внимательные глаза, полные понимания, сочувствия. Он незаметно увлекся.

— Какая возмутительная история, — покачав головой, сказала Ирина. — И все же… Я тебе завидую.

— Есть чему завидовать, — криво улыбнулся Кардаш.

— Есть. Ты за что-то борешься. Ты чего-то ищешь. У меня сложилось хуже. Но… Уезжаю — и все!

Она порывисто встала.

— Проводишь меня?

Шли молча.

У какого-то незнакомого дома Ирина остановилась и протянула руку. Кардаш сжал ее холодные пальцы и растерянно посмотрел на Ирину. У него было такое ощущение, словно он бросает на произвол судьбы товарища, попавшего в беду.

— Не могу ли я тебе помочь, Ирина? Скажи, я…

— Спасибо, Микола, — мягко улыбнулась она. — Тут никто не поможет. Все надо взвесить и решить самой. Всего хорошего, Микола.

Спустя несколько дней, захватив, как говорится, барахлишко под мышку, Кардаш уехал на Нижнеднепровские пески. Когда-то их называли Олешковскими, по имени тихого, припорошенного песком городка Олешки, ныне Цюрупинска, с давних времен славившегося своими рыбаками, мореходами и виноградарями.

Кто не бывал в тех краях, кто не блуждал по колено в сыпучем песке среди желтовато-серых холмов, тот даже представить не может, что в благословенном уголке Южной Украины раскинулись бесплодные песчаные земли, занимающие площадь в сто пятьдесят тысяч гектаров. А рядом, на расстоянии всего лишь одного или двух километров, в кудрявых берегах течет широкий и полноводный Днепр. А на востоке, если миновать мертвую зону песков, зеленой скатертью расстилается плодородная Таврия.

Откуда она взялась, эта пустыня? Подует ветер — а он здесь резкий, злой, — и подымется в небо темная туча. Не желанным дождем падет она, нет — песчаным ливнем обрушится на окрестные села, на сады, на поля. Разойдется, разгуляется буря, станет сечь, с корнем вырывать слабые саженцы и молодые деревца или насыпать над ними могильные холмы и тут же голосить у этих могил, навевая черную тоску. И, словно на смех, всего сильнее безумствуют песчаные бури в лучшую, весеннюю пору, когда даже здесь оживает каждая былинка.

А стихнет ветер — припечет солнце. Градусник на песке покажет шестьдесят, семьдесят, а то и семьдесят пять. Песчаные холмы превратятся в гигантские жаровни, источающие огненный зной вокруг.

Урочище, куда назначили на работу Кардаша, лесоводы называли Каракумами, и это соответствовало истине. Первое, что он здесь увидел, была делянка, где внезапная буря свела на нет упорный труд кучки энтузиастов, которые наперекор стихии сажали и сажали сосну. Опустившись на колени, Кардаш разглядывал иссеченные песком, словно иголками исколотые, маленькие сосенки, выброшенные на только что наметенные песчаные сугробы. Он разгреб один из таких сугробов и в глубине его тоже нашел измятое, помертвевшее деревце.