Семен Журахович - Кто твой друг

— Боже, как ты был в меня влюблен! — вдруг сказала она, не скрывая чисто женской гордости. — А я…

Кардаш пожал плечами и посмотрел в ее серые глаза, искрившиеся кокетством.

— Дела давно минувших дней.

— Тебе неприятно даже вспоминать? — с явной обидой в голосе спросила она. — Неужели тебе неприятно? А я иногда вспоминаю… Ах, Коля, я, наверно, полюбила бы тебя, как никого на свете, если бы…

— Знаю: если бы я был не такой, — быстро проговорил Кардаш и сухо добавил: — Четыре года назад ты мне довольно вразумительно это объяснила.

Тонины глаза погасли.

— Ты изменился, Микола.

— Бесспорно.

— Женат?

— Нет… Я рад, что у тебя все в порядке. Это здесь вы живете? — спросил Кардаш, бросив рассеянный взгляд на нарядный домик. — Шавловский у себя?

— Там, — она показала рукой куда-то в сторону, и снова в глазах ее вспыхнуло любопытство; она хотела было о чем-то спросить.

Но Кардаш опередил ее:

— А как те клены, что мы с тобой посадили? Растут?

— Растут, — машинально подтвердила Тоня и вдруг рассмеялась: — Ой, Коля… Помнишь, ты говорил мне: «Я слышу, как дерево растет… Стану вот так, приложу ухо к стволу и слышу: растет, наливается соками земли…» Ой, фантазер! А сколько раз, бывало, я дерну тебя за рукав и спрошу: «Микола, что я только что говорила?» Ты покраснеешь, как школьник, не выучивший урока, и виновато бормочешь: «Прости, Тоня, я не слышал». — «Беда мне с тобой, кого же ты слушаешь: дерево или меня?»

Она замолчала. Еще минуту назад веселая, задорная улыбка стала грустной. Тоня напрасно ловила его взгляд.

— Потом ты спросил: «Тоня, знаешь, что такое дерево?» Я ответила: «Дерево, Коля, и есть дерево. И не растекайся мыслию по древу…» А ты рассердился: «Нет, дерево — это песня. Вот иду я степью. Унылая, выжженная степь, глазу не на чем остановиться. Вдруг вижу — тополь. Высокий-высокий! Словно запев. А дальше лесная полоса — это уже песня в полный голос. Иду, пою вместе с ней». Хорошо ты пел, Коля. «Ой, не шуми, луже, зеленый байраче…»

— У тебя отличная память, — иронически заметил Кардаш.

Тоня прикусила губу. Искорки в ее глазах медленно погасли. Он услышал печальное, почти горькое:

— Ты изменился, Коля… И виски серебрятся.

— Невелика беда… Ну что ж, надо идти к начальству.

— Тебе приготовили комнату в доме для приезжих, — сказала Тоня. — Оставь там чемодан.

— Чудесно!

Она засмеялась.

— Если б тебе сказали: «Микола, спать будешь пока вон в том гнезде на осокоре», ты бы так же ответил: «Чудесно!»

Кардаш смерил взглядом дерево и сказал:

— Высоконько… А лестница есть?

— Нету. Единственное препятствие… А вот и наш «газик» бежит, — встрепенулась Тоня и, снова бросив лукавый взгляд, добавила: — Не думай, что тебя поджидала. Еду в город.

Вдруг она посмотрела вокруг и, уже не глядя на него, тихо сказала:

— Леонид ничего не знает о нашей прежней… дружбе… И я думаю…

— Безусловно, — поспешно отозвался Кардаш. — Я не собираюсь устраивать вечера воспоминаний.

Обитый зеленой фанерой «газик» подкатил к самой калитке. Уже усевшись в машину, Тоня крикнула:

— Ты знаешь, что Ирина Бачинская у нас? Мы с ней вместе в лаборатории…

— Ирина? — удивился Кардаш. — Она здесь?.. Передай ей привет.

— Как это привет? Ты ее сам увидишь. Мы с ней как-то тебя вспоминали.

«Газик» умчался в город. А Кардаш, направляясь к дому для приезжих, все же припомнил то, о чем давно не позволял себе думать.

Тоня сказала правду. Он был влюблен, что называется, по уши. И в то же время его раздирали отчаяние и злость. Он страдал и был счастлив. Даже теперь Кардаш не мог бы сказать, что было жарче: первые поцелуи или споры и несогласия.

— Что ты будешь делать, когда посадишь лесные полосы? — как-то спросила его Тоня.

Кардаш ответил, ни минуты не колеблясь (он об этом не раз думал):

— Поселю в садах и лесах миллионы птиц. Пускай гнездятся, поют, уничтожают вредителей. Знаешь, Тоня, как это чудесно — слушать птичий гомон. Щебечут, щелкают, свистят, крякают, стрекочут, цвиринькают — каждая на свой лад. А вместе — прекрасный хор. Я хочу, чтоб в моих лесных полосах и рощах стаями подымались скворцы, чтоб летали горлинки, соловьи, кукушки и синицы, чтоб удод там жил и чернолобый сорокопут…

Тоня покачала головой:

— Сам ты чернолобый сорокопут! Ой, фантазер… Я уверена, что такой птицы вообще не существует. — Потом насмешливо спросила: — А как же ты их приманишь? Щелкать станешь, как соловей, или куковать кукушкой?