Юрий Семенов - Тропа обреченных

— Не шуметь, Буча! — тихо, со спокойной властностью произнес Александр Агафонович. — Вы арестованы! В машину!

…Вечером, едва стемнело, Шевчук с Карпенко постучались в дом к Владе Львовне. Дверь им открыла дочь. Уступив дорогу и ни о чем не спрашивая, она крикнула:

— Мама! Пришли!

Карпенко задержался запереть дверь, а Шевчук живо скользнул в просторную комнату на первом этаже и столкнулся лицом к лицу с хозяйкой.

— Что вам угодно? — требовательно спросила она, вскинув голову.

— Совсем немного, Влада. Вам требуется одеться, на дворе холодно, и отправиться с нами. Мы из управления госбезопасности. Вот ордер на ваш арест. И на мужа… А дочь отпустим. Побеседовать с ней надо.

Поезд шел неровно, с долгими остановками, — опаздывал. Пал Палыч нервничал. Сухарь смотрел на него с непониманием, не сразу сообразив: для перехода границы время рассчитывается четко. А им от станции Смолицы, где они выйдут, еще три часа ходу к намеченному пункту, рассвет бы не застал.

— Сидите спокойно, чего дергаетесь, — тихонько сделал замечание Антон Тимофеевич своему сопровождающему и снова уставился в окно, как будто наглядеться не мог на лесистые холмы.

Правда, за окном сейчас текла речка Солония, неширокая, но шустрая, по берегу которой против течения прямиком попадешь в Польшу. А Сухарю хотелось туда ясе, куда текла речка, — прямиком на восток, в Полтаву, к жене, к детям.

Мысленно Антон Тимофеевич снова обратился к своему дому, который не просто отдаляется от него, а вот-вот отгородится чужеродной землей, неизвестно когда и свидятся вновь. Перед долгим расставанием ему захотелось положенного всем людям человеческого прощания на дорожку, чтобы, как принято исстари, минуту посидеть с близкими. Перед глазами Сухаря предстала обиженно опустившая подбородок его благодушная, степенная Таня, всегда провожавшая его с молчаливой тревогой.

Жена подошла к нему, собираясь что-то сказать… А он услышал вдруг голос Пал Палыча:

— Нам пора, Антон Тимофеевич. — Тот подхватил кошелку с провизией. Поторопил: — Стоянка тут короткая.

«Короткая, как точка… — мелькнуло у Сухаря, а потом подумалось: — Мне длинная-то ни к чему. Меня дома ждут».

Прошли годы…

Киричук пригласил бывшего оуновца Петра Харитоновича Сорочинского в управление КГБ Донецкой области, чтобы дать ответ на его заявление.

Он вошел в кабинет приемной, сутуло горбясь и шаркая ногами, устремившись глазами на сидящего за столом Киричука.

— Проходите, садитесь, — предложил Василий Васильевич, успев отметить про себя, как сильно изменился, постарел этот белоголовый одряхлевший человек, у которого прежними остались лишь потный отвислый нос да подрагивающие желваки на серых скулах.

— Спасибо, Василий Васильевич, — мягко откликнулся тот, все еще разглядывая чекиста.

— Я тоже не помолодел, — между прочим подметил Киричук, раскрыв папку с заявлением Сорочинского. Добавил: — В отставке, но еще тружусь. — И перешел на официальный тон: — Прочитали мы ваше заявление, Петр Харитонович. Скажу сразу, не по назначению вы обратились со своей просьбой. Справок мы не даем, на жительство не устраиваем. У КГБ совершенно иные функции. Вам следует обратиться по своему вопросу в местные органы Советской власти, в тот сельсовет или райисполком, где находится ваша Луговка.

— Значит, не можете подтвердить, — упавшим голосом заключил Сорочинский.

— Что подтвердить-то, Петр Харитонович? Подумайте сами, что? Где вы участвовали в поиске и разгроме оуновских банд? Не припомню такого.

— А банды Гнома на Волыни? Схрон указал, постой у Сморчка в Луцке…

Киричук отрицательно покачал головой.

— Преувеличиваете, Петр Харитонович, — сказал он строго.

— Я не думал, что у вас такая память, — буркнул себе под нос посетитель и добавил: — Можно бы учесть, как мы с братом Миколой порушили банду Гнома.

— Насколько я знаю, вы убежали от брата в сложный, смертельный момент, забыв о названной вами банде, — не оставил шансов к возражению Киричук. — Мы вас, помнится, на третьи сутки отыскали.

— А я ведь кроме отбытого наказания честно трудился, Василий Васильевич, — уклонился от неприятного напоминания Сорочинский. — Все годы после освобождения в шахтах уголек долбил. Сколько его с моих рук на-гора-то ушло — не счесть. Потому пенсию повышенную государство мне дало, как благодарность за нелегкий непрерывный труд.

— Поздравляю, Петр Харитонович! — искренне вырвалось у Киричука. — Так это же очень убедительный аргумент для ваших односельчан. В Луговке надо было показать документ. Честный труд очень много значит. Советская власть, не помня старых грехов, по заслугам обеспечила вашу старость.