Жан Кокто - Ужасные дети. Адская машина

Элизабет с проклятиями прокладывала себе дорогу, пинками расшвыривая коробки. Наконец они уложили больного на кровать, заваленную книгами. Жерар рассказал о битве.

— Это уж слишком, — воскликнула Элизабет. — Их милости изволят играть в снежки, пока я тут торчу в сиделках, ухаживаю за больной матерью! За больной матерью! — с удовольствием повторила она слова, придающие ей значительности. — Я ухаживаю за больной матерью, а вы себе играете в снежки. Вы же и затащили туда Поля, наверняка вы, дурак такой!

Жерар молчал. Ему был хорошо знаком бурный стиль брата и сестры — их школьный лексикон, неослабное нервное напряжение, которое они постоянно поддерживали. Однако он по-прежнему робел, и всякий раз все это производило на него впечатление.

— Кто теперь будет с Полем нянчиться, вы, что ли? — продолжала она. — Ну что стоите, как пень?

— Лизбетик…

— Я вам не Лизбетик, ведите себя прилично. И вообще…

Голос, звучащий словно издалека, перебил отповедь:

— Жерар, старина, — проговорил Поль, почти не размыкая губ, — не слушай эту козлиху. Вот пристала…

Оскорбленная Элизабет взвилась:

— Ах, я козлиха? Ладно, распрекрасные мои козлы, управляйтесь как знаете. Сам тогда лечись. Дальше некуда! Этот идиот от снежка с ног валится, а я, как дура, переживаю! Вот, Жерар, — добавила она без всякого перехода, — поглядите.

И резким махом выбросила правую ногу выше головы.

— Две недели тренируюсь.

Она повторила упражнение.

— А теперь катитесь! Марш!

И указала на дверь.

Жерар мялся на пороге.

— Может быть… — пролепетал он, — может, надо вызвать врача…

Элизабет сделала очередной мах.

— Врача? Без вас бы не додумалась. Вы на редкость умны. Да будет вам известно, что к маме в семь приходит врач, и я ему покажу Поля. Всё, кыш! — заключила она, видя, что Жерар медлит в нерешительности.

— Вы, может, сами врач? Нет? Тогда уходите! Ну!

Она топнула ногой, свирепо сверкнув глазами. Жерар ретировался.

Поскольку отступал он задом, а в столовой было темно, он опрокинул стул.

— Идиот! Идиот! — повторяла девочка. — Не подымайте, другой свалите. Катитесь живо! Главное, дверью не хлопайте.

На площадке Жерар вспомнил, что машина ждет, а денег у него нет. Позвонить еще раз он не решался. Элизабет не откроет, или откроет, думая, что пришел доктор, и осыплет его издевками.

Он жил на улице Лаффит, у дяди, который его вырастил. Он решил ехать туда, объяснить ситуацию и упросить дядю оплатить поездку.

Он ехал, забившись в угол, который перед тем занимал его друг. Голова моталась от толчков, он нарочно ее не удерживал. Это не было попыткой играть в Игру: он страдал. Только что ему прямо из сказки пришлось вернуться в обескураживающую атмосферу Поля и Элизабет. Элизабет встряхнула и разбудила его, заставила вспомнить, что слабость ее брата осложнялась жестокой капризностью. Поль, побежденный Даржелосом, Поль-жертва не был тем Полем, в рабстве у которого пребывал Жерар. В машине Жерар злоупотребил его беспомощностью, вроде как маньяк — мертвой женщиной. И, пусть не с такой беспощадностью, отдавал себе отчет в том, что обязан нежностью этих минут совместному действию снегопада и полуобморока, некоему quiproquo. Считать Поля действующим лицом этой поездки было все равно что принять за живой румянец беглый отсвет пожарных машин.

Конечно, он хорошо знал Элизабет с ее культом брата, знал, на какую дружбу может тут рассчитывать. Элизабет и Поль были очень к нему привязаны, ему знакома была буря их любви — скрещивающиеся молнии взглядов, столкновения капризов, подколки и шпильки. Сейчас — в покое, с запрокинутой мотающейся головой и зябнущей шеей — он расставлял все по местам. Но это же здравомыслие, открывающее ему за речами Элизабет пламенную и нежную душу, возвращало его к обмороку Поля, к взрослой реальности этого обморока и его возможным последствиям.

На улице Лаффит он попросил шофера минутку подождать. Шофер недовольно ворчал. Жерар взбежал по лестнице, нашел дядю, и добряк не подвел.

Перед подъездом пустая улица являла взгляду один только снег. Несомненно, шофер, устав ждать, принял убедительное предложение какого-нибудь прохожего оплатить всю поездку. Выданную ему сумму Жерар прикарманил.

«Ничего не скажу, — подумал он. — Куплю Элизабет какой-нибудь подарок, будет предлог к ним зайти».

На улице Монмартр Элизабет, выставив Жерара, прошла в спальню матери. Эта комната и жалкая гостиная составляли левую половину квартиры. Больная дремала. С тех пор как четыре месяца назад ее в расцвете сил разбил паралич, эта тридцатипятилетняя женщина выглядела старухой и хотела умереть. Когда-то у нее был муж, который обворожил ее, оплел, разорил и бросил. В последующие три года он время от времени ненадолго являлся в семью. Разыгрывал безобразные сцены. Причиной его возвращений был цирроз печени. Он требовал заботы и ухода. Угрожал самоубийством, размахивал револьвером. Оправившись от приступа, опять уходил к любовнице, которая при обострениях болезни выгоняла его. Однажды он пришел, побушевал, лег и, не сумев в очередной раз уйти, умер у жены, с которой отказался жить.