Ариадна Борисова - Божья отметина - Мать

— Дэвущка!

Она сердито обернулась. Из окна «Москвича» ей приветливо махнул рукой психиатр Геннадий Петрович, хранитель ее беспокойного сна.

— Какая я вам девушка! — рассердилась Изольда.

— Ну-ну, не надо злиться, — психиатр распахнул перед ней дверь, — это же вполне расхожее обращение!

— Что, вы не знаете, как меня зовут или приняли за другую?

— Да хватит вам, — развел он руками. — Ну, виноват, ну, каюсь. Это мне захотелось прикинуться другим. Решил проследить за реакцией — а вдруг вы благосклоннее относитесь к прекрасным незнакомцам с гор, чем ко мне?

— Вот еще! — фыркнула Изольда, но не отказалась, когда Геннадий Петрович предложил подвезти.

— Куда?

— В ваш Дом инвалидов.

— С чего он вдруг стал моим?

— У вас же, молодой человек, и там, как в психушке, все схвачено…

— Понял, понял, — засмеялся Геннадий Петрович, — но «мстя» ваша не по адресу. Я на «молодого человека» ни капельки не обижаюсь, мне это при моей склонности к плешивости и старческому очковтирательству, он изобразил, как протирает платком очки, — весьма даже лестно…

— А мне быть «дэвущькой» в своем возрасте абсолютно не лестно, отрезала Изольда. — Тем более, что я, хоть и не плешива, как некоторые очковтиратели, но волосы давно не крашу — некогда. Совсем седая стала.

— Кстати, вам так идет. Нет, правда, очень интересно смотрится. А я, честно сказать, не сразу заметил. Смотрю — вы ли, не вы ли…

— Нет, я не выла, — развеселилась она.

— Ну да, смотрю и думаю — ужель та самая Изольда? Та, о которой я и так слишком часто думаю?..

— Уникальная у нас страна, — заторопилась Изольда, сворачивая с опасной темы дум Геннадия Петровича. В других странах панны, донны, фрау, миссы-миссисы как были, так и остаются. А у нас обращаться к женщинам и раньше не умели, а теперь и подавно. В свое время «сударынь» забили «гражданки», а «гражданок» — бесполые «товарищи».

— А какое бы вы предложили обращение?

Повременив, Изольда обронила:

— Ну, допустим, можно называть женщин мэриями…

Очки Геннадия Петровича вопросительно съехали с переносицы:

— Мариями? Почему именно Мария?

— Во-первых, самое распространенное на земле имя, во-вторых, по-женски, красиво и вообще…

На последнем слове машина остановилась у Дома инвалидов.

— Ждать не надо, — сказала Изольда. — Обратно сама поеду.

В ближайшем ларьке она купила для старушек фруктовые наборы. В Доме был тихий час. Пожилая санитарка мыла видавшие виды полы в ветхом зальце для встреч, где Изольда присела на последний в ряду стул.

— Слишком много стариков стало, — вещала санитарка, энергично гоняя швабру. — Куда их? В Красную книгу, что ли, записывать? Так молодые-то рассуждают. Пока рассуждают… Без понятиев эти молодые, что и к ним старость придет. Приде-ет, притащится, заломит спину, пальцы скочерыжит, никуды от нее не денешься…

Отвоевав с грязью, отложила орудия борьбы в сторону и села рядом с Изольдой:

— Ведь что со стариками-то делается! Мрут же, как мухи, с этой пенсии! Ну нельзя же так жить, как мы живем, японский бог! Хуже, чем в войну! Тогда хоть все подряд голодали, не обидно было, а сейчас? Память у людей отшибло, что ли? У нас тут одна старушка живет, давно, с после-войны. Вот у нее и впрямь память отбитая. Может, родные все погибли. И кажись так, раз никто не искал. Нашли эту старушку люди в лесу где-то. Сказала, что зовут ее Мария. И все. Просто Мария. Как в кино. Документов при ней не оказалось. Ни фамилии, ни отчества, ничего не помнила, и сейчас не помнит. А разговаривать — разговаривает. Нормально. Даже очень чисто по-русски говорит для якутки. Амнезия у нее, прямо как в кино…

Изольда стремительно поднялась, не дослушав дальнейших разглагольствований санитарки-киноманки, не дожидаясь окончания тихого часа, и прошла в коридор. Завернула в ближнюю палату. Чувствуя, что глохнет от стука сердца, уставилась на маленькую старушку в просторном якутском платье-халадае, сидящую на табурете у окна.

Старушка обернулась, подняла высветленные годами, окруженные дымчатыми радужками глаза. Изольде было трудно артикулировать собственные действия, но осиянное оконным небесным светом пятно впереди тянуло ее, как проблеск в конце тоннеля, и она пошла к нему, опрокидывая все каноны и календы, все неправедные умолчания лукавого времени — назад год за годом, шаг за шагом, словно капля за каплей теряя из сердца кровь…

— Изочка, — сказала старушка ласково и положила сухонькую руку на седую Изольдину голову. — Встань с колен, Изочка, у тебя же колени больные, а на полу холодно… Я тебя ждала, доченька, и ты пришла.