Ариадна Борисова - Божья отметина - Мать

Статуэтка была удивительна тем, что каждый, кто смотрел на нее, вовлекался в хитроумную композицию, становясь недостающим звеном, столько живого летящего движения таилось в устремленной навстречу фигурке. Теплый охристо-кофейный кап будто светился изнутри, природная вязь древесных волокон на отполированных спилах изумительно точно вписалась в плавные изгибы и округлости, усиливая тени, золотисто высверкивая тончайшими нитями седины в завитках волос…

— Майис, — прошептала потрясенная Изольда.

— Да, — Семен осторожно придержал ее за локоть. — Я вырезал эту скульптуру перед армией, чтобы не угас мамин образ. Чтобы потом она встретила меня, вернувшегося, хотя бы так…

— И называется «Мама», да?

Он кивнул.

— Без маминого вмешательства, я думаю, тут не обошлось. Сам удивлялся, как ловко лег древесный узор. С этой скульптурой связана одна старая история. В начале 60-х ее взяли на зональный конкурс во Владивосток. На вокзале в Чите ящик с упаковкой потерялся. Мне об этом сообщили, и я, конечно, страшно расстроился, да и человек, отвечавший за сохранность экспонатов, впал в панику. Началась выставка, и тут, представляешь, приезжает какой-то моряк и привозит в целости и сохранности мое… произведение.

Он смущенно усмехнулся, устыдившись, очевидно, показавшегося слишком торжественным слова.

— На упаковке был написан адрес выставки. Моряк обнаружил, что там лежит, и доставил груз куда надо, ни со временем, ни с расходами не посчитался… Жаль, самому поблагодарить не пришлось.

…Изольда очнулась от воспоминаний. Щелкнула выключателем, критически глянула в зеркало, сощурив дальнозоркие глаза, и поймала фокус отражения. Из взаимопроницаемого мира на нее внимательно уставилась полузнакомая женщина.

На лбу, в подглазьях, возле носа наметилась топография морщин. Мягкий валик подбородка волнисто перетекает в тенистую ложбинку шеи, казалось бы, совсем недавно бывшую нежной ямочкой с отливающей перламутром тенью. Да и от шеи мало что осталось — сказала «прощай» и ушла, высокая, в приподнявшиеся предплечья. Волосы поредели, и в тех местах, где краска плохо взялась, проступает позолоченное хной серебро. Тело медленно, но верно движется к износу, к той самой черте, за которой фраза «не кантовать» не кажется смешной. Тогда оно снова откроет доступ к себе, но уже для последних, целомудренных поцелуев — в лоб…

«Ой, да не ври себе, — возразила та, в зеркале. — Прекрати кокетничать! За исключением мелких деталей, все довольно симпатично на среднестатичный, снизу доверху, мужской взгляд. Природа обошлась с тобой милосерднее, чем с другими в этом возрасте. А если будешь думать о старости, так не успеешь оглянуться — и вот она, встанет на пороге, улыбаясь беззубым ртом».

— Ты о чем? — удивилась Изольда. — О каких-таких мужеских взглядах и милостях природы? Перед кем вздумала ноги задирать? Оно мне надо? Ну и что, сходила сегодня к Геннадию Петровичу, так ведь по делу, за рецептом от бессонницы!

«При чем тут Геннадий Петрович? — скривилось отражение. — Он, что ли, мужик? Он же психиатр! О времени говорю. Нынешнее твое — рубеж, не поддающийся определению. Вовсе не окончательное время… А вдруг оно лучшее?»

— Утешаешь? — усмехнулась Изольда. — А внутрь меня ты со своей инвентаризацией заглядывала? Хотела бы я на тебя посмотреть, если б можно было лицо и душу местами поменять!

Да-а… Вот где местность густопересеченная, в ямах, лужах и колдобинах. Вина непреходящая… Изольда как подумала об этом, так и принялась по привычке тыкать себя в вину, будто мордой в лужу. Вложить бы в ослабшие пальцы всю мощь этой застарелой вины, повернуть механизм времени, и вот бы заскрипели заржавленные шестерни, и сдвинулась вечность, совсем чуток сдвинулась справа налево, по обратному ходу часовой стрелки, жалко, да? Ведь не убудет от нее! Но нет, не прорваться несбывшемуся, кричи не кричи, не пробиться голосу сквозь непроницаемую стену, отделяющую это время от предыдущего.

В Доме инвалидов и престарелых Изольда иногда навещала уцелевших старушек из спецпоселенцев, многие из которых помнили ее мать Марию. Честно говоря, паузы между посещениями затягивались до неприличия. И, увы, не только от отсутствия свободного времени, а больше от страха старости. Но после конференции и бессонной ночи Изольда изгрызла себя и твердо решила сегодня же загладить хоть толику накопившейся вины. Неожиданно под вернулась оказия. Изольда шла после дневной репетиции домой, и голос из затормозившей рядом машины позвал «по-кавказски»: