Эрих Ремарк - На Западном фронте без перемен [litres]

Кач пожимает плечами:

– Должно, есть люди, которым от войны польза.

– Ну, я не из их числа, – ухмыляется Тьяден.

– Здесь таких вообще нету.

– Так кому от нее польза-то? – не унимается Тьяден. – Кайзеру ведь от нее тоже проку нет. У него все есть, чего он ни пожелай.

– Ну, не скажи, – возражает Кач, – войны у него до сих пор еще не было. А каждому более-менее великому кайзеру нужна хоть одна война, иначе он не прославится. Ты загляни в свои школьные учебники.

– Генералы тоже становятся знаменитыми благодаря войне, – вставляет Детеринг.

– Еще знаменитее, чем кайзер, – поддакивает Кач.

– Наверняка за войной стоят другие люди, которым охота на ней заработать, – бурчит Детеринг.

– По-моему, тут скорее что-то наподобие лихорадки, – говорит Альберт. – Никто ее вроде и не хочет, а она вдруг тут как тут. Мы войны не хотели, другие уверяют, что они тоже, и все равно полмира воюет.

– У них там врут больше, чем у нас, – говорю я, – вспомните листовки у пленных, где было написано, что мы-де поедаем бельгийских детей. Молодчиков, которые пишут такое, вешать надо. Вот кто настоящие виновники.

Мюллер встает:

– Хорошо хоть война здесь, а не в Германии. Вы гляньте на изрытые воронками поля!

– Это верно. – Тьяден и тот соглашается. – Но куда лучше совсем без войны.

Он гордо удаляется, ведь в конце концов сумел задать нам, вольноопределяющимся. И здесь его мнение в самом деле типично, с ним сталкиваешься снова и снова, и возразить ничего толком не возразишь, потому что оно еще и пресекает понимание других взаимосвязей. Национальное чувство простого солдата состоит в том, что он находится здесь. Но этим оно и исчерпывается, все прочее он оценивает практически, со своей позиции.

Альберт сердито ложится в траву.

– Лучше вообще об этом не говорить.

– От разговоров ничегошеньки не меняется, – согласно кивает Кач.

Вдобавок почти все новые вещи приходится сдать в обмен на старую рвань. Их нам выдали только для парада.

Вместо России – опять на фронт. Путь лежит через жидкий лесок с искореженными деревьями и развороченной почвой. Кое-где жуткие ямищи.

– Мать честная, вот так долбануло, – говорю я Качу.

– Минометы, – отвечает он, потом показывает вверх.

Среди ветвей висят мертвецы. Голый солдат сидит в развилке сучьев, только каска на голове, а одежды никакой. Там, наверху, лишь половина, безногий торс.

– Что здесь творилось? – спрашиваю я.

– Вышибло его из одежи, – бурчит Тьяден.

– Чудно́, – говорит Кач, – мы эту страсть уже несколько раз видали. Когда долбает этакая мина, человека впрямь вышибает из одежи. Ударной волной.

Взглядом я продолжаю искать. Так и есть. Вон висят лоскутья формы, а в другом месте прилипла кровавая каша, человеческие останки. Вот лежит тело, у которого на одной ноге обрывок подштанников, а на шее воротник от куртки. В остальном он голый, клочья одежды болтаются вокруг на дереве. Рук нет, их словно выкрутило. Одну я замечаю шагах в двадцати, в кустах.

Мертвец лежит лицом вниз. Там, где раны от рук, земля почернела от крови. Листва под ногами расцарапана, словно человек еще дергался.

– Это не шутки, Кач, – говорю я.

– Осколок снаряда в брюхе тоже не шутка, – отвечает он, пожимая плечами.

– Только не раскисать, – бросает Тьяден.

Случилось это, наверно, не так давно, кровь еще свежая. Живых людей мы не видим, а потому не задерживаемся, только сообщаем обо всем в ближайшую санчасть. В конце концов, это не наше дело, пускай санитары поработают.

Решено выслать патруль, чтобы разведать, на какую глубину еще заняты вражеские позиции. Из-за отпуска я как-то странно чувствую себя перед остальными и поэтому тоже вызываюсь идти. Мы намечаем план, пробираемся через проволочные заграждения и разделяемся, ползем вперед уже поодиночке. Немного погодя я нахожу неглубокую ложбину, соскальзываю в нее. И оттуда веду наблюдение.

Местность находится под умеренным пулеметным огнем. Поливают со всех сторон, не очень сильно, однако же достаточно, чтобы особо не подниматься.

Осветительная ракета раскрывает зонтик. Местность цепенеет в блеклом свете. Тем чернее над ней затем смыкается мрак. В окопе недавно рассказывали, что перед нами чернокожие. А это плохо, ведь их толком не разглядишь, вдобавок они очень ловки в патруле. И странным образом зачастую не менее безрассудны; как-то в дозоре Кач и Кропп перестреляли черный патруль противника, потому что, не устояв перед жаждой покурить, те на ходу смолили сигареты. Качу и Альберту достаточно было взять на прицел красные огоньки.