Борис Никольский: Непобедимая

Но никогда еще старому кузнецу не приходилось налаживать плуги под людскую упряжку. И никогда еще не было у него такого молотобойца, как двенадцатилетний Ленька Мотылев.

— Будем лемеха покруче ставить, — делился кузнец. — Оно, конечно, захват будет не тот и глубина пахоты не та. Зато легче. Человек не конь. По человеческой силе будем ладить плуги. Понял?

Ленька помалкивал, кивал. Очень ему нравилось, что дедушка Роман делится с ним своими мыслями как с равным. Вроде даже иногда советуется.

Кувалда, которой предстояло Леньке работать, поначалу показалась совсем не тяжелой.

— Бить будешь по команде ручника — ручного, значит, молотка, — наставлял кузнец. — Следи внимательно: где я ручником коснусь, туда и лупи кувалдой.

Ручник деда Романа стал для Леньки сущим наказанием. Ткнет легонько в раскаленное железо, отскочит, задребезжит на наковальне, снова ткнет… А Леньке тем временем надо замахнуться и, навалясь грудью, ударить. А главное — надо успеть, чтобы в такт шло, чтобы музыка получалась: «Бух!.. Тук!.. Т-р-р… Бух!.. Тук!.. Т-р-р…»

Обливаясь потом, всей душой ненавидя ручник, Ленька бил тяжелой кувалдой и ждал только той минуты, когда железо остынет и дед Роман понесет его в клещах снова разогревать. Тогда Ленька вытрет с лица пот и маленько отдохнет. По секрету от кузнеца он подует на ладони, которые горят нестерпимым жаром. На них сперва налились волдыри, потом волдыри полопались, но острая, саднящая боль осталась.

День и другой машет Ленька кувалдой. Начал уже привыкать, втягиваться.

На утрамбованной земле, чуть поодаль от наковальни, готовые поковки валяются: лемехи, крючья, гребенки. Синеватые, на совесть отутюженные ручником и кувалдой.

— Красивые! — залюбовался Ленька. — Новенькие…

Дед Роман нахмурился:

— Нашел красоту! Я как вспомню, что бабам в хомуты впрягаться, перепалил бы, кажется, в горне все поделки. Ты вот во что вникни, Леня. Какие ни на есть мы с тобой, а все ж таки мужики. В нашем звании полагалось бы что-то выдумать… Как бы это тебе по-научному объяснить? Ну, вот, например, ни трактора, ни коня мы с тобой не имеем. А пахать, сеять надо, без этого никуда. Получается: умри Роман с Ленькой, но обмозгуй какую-то местоимению, чтобы, значит, заместо трактора. Смекаешь? На коровах нам поля не засеять. Сами без хлеба, и армия без пайка. Вот какая ответственность…

А по дороге целыми колоннами грузовики идут, танки, пушки. Бывает, остановятся возле кузницы. Солдаты деду Роману кисеты тянут, командиры все больше про дорогу расспрашивают. А Леньке — кто сухарь в карман, кто рыбину-воблу, кто кусок сахару.

И все мимо. Все вперед, на фронт.

Но как-то перед вечером остановилась на понизовской улице танковая колонна. Эта пришла с другой стороны, от фронта. Мигом повыныривали из люков танкисты — черные, что грачи. В комбинезонах, в кирзовых шлемах. Огляделись, некоторые пробежались туда-сюда. Потом все попрятались в люки, начали разводить танки по задворкам, укрывать маскировочными сетями. Деревенские переулки враз покрылись рубчатыми следами гусениц.

— Здравствуй, дед! Узнаёшь? — остановился возле кузни высокий старшина-танкист.

— Ты? Ну, обрадовал! А я, понимаешь, все сокрушаюсь: не успел хорошему человеку спасибо сказать. За табачок. Знатный оказался табачок! Сделаешь затяжку — будто пяток годов с плеч… И спасибо не сказал, и не узнал, как тебя по имени-отчеству…

— Ну, вот еще, по отчеству! — улыбнулся старшина. — Сергеем звать. Усов по фамилии. А спасибо, дедушка, как раз тебе причитается. Помнишь, направил ты нас тогда проселком? У самых Скворцов мы и перехватили ту колонну. Такой концерт дали немцам — не надо театра! Один долговязый чесанул лугом к лесу. Автомат бросил и запетлял, запетлял. Ни дать ни взять — заяц. Ноги тонкие, длинные, а голенища широченные, как ведра. Но дурак: разве от пулемета уйдешь?

— Он, сукин сын! — воскликнул дед Роман. — Мой знакомец. Часовым все торчал у штаба. Старуху мою, Максимовну, в могилу свел. Милку, собачонку, из автомата… ни за что. И все по хлевам да чуланам шастал, вонючка поганая! Курочку ему, поросеночка…

Танковая часть расквартировалась в Понизовье. Машинам — чистка и смазка, людям — баня и отдых.

В Ленькиной избе-пятистенке разместился штаб. Застрекотала пишущая машинка, у крыльца встал часовой с автоматом.

А вечером в конце деревни заиграла гармонь. Умытые, принаряженные девчата потянулись туда. Там и деревенская ребятня. Ленька среди нее за главного.