Георгий Караславов - Дурман

„Одно только плохо, — лихорадочно перебрасывалась она на другую мысль, — а вдруг Тошка из рук ускользнет? Вольному — воля. Да-да, так и сделает. Раз пошли по деревне разговоры, найдется, кому ей совет дать. И мужика найдут, и барахлишко перенести помогут, и все будет по закону, тютельки в тютельку… Нет, укоротить себя надо, — решила старуха. — Прав Иван: чирей у нее вскочит — все мы будем виноваты. А одергивать если буду, она при мне-то слова поперек не скажет, а потом людям будет жалиться. А им только дай чужую беду руками разводить… Нет, нет, надо с ней поосторожней, как бы не спугнуть, — она словно сама себя пыталась убедить, не будучи уверена, что так оно и будет. — Теперь надо с ней поласковее, пусть успокоится, да и люди перестанут языки чесать… А то, гляжу, и она что-то задумываться стала, не дай бог, чего выкинет… Надо с ней помягче, чтоб не учуяла…“

Успокоилась старая. Спешить некуда, можно все обдумать да прикинуть. Найдя, наконец, решение, она начала вспоминать, как у них в деревне люди помирали. Вот Искра, Тодора Казанджиева дочь, в прошлом году ртутью отравилась. У Пеню Праматарина купила, хочу, говорит, лицо отбелить, — так и он, бедняк, чуть не пострадал. Вот так и померла девка ни за что ни про что. Отец у нее — камень-сердце! Не дам, говорит, дочку Пищиговчеву, и все тут. И не позволил, бирюк проклятый. А Дона Пейкова, которую лудильщих обрюхатил, так она целую чашку сульфата выдула. Может, и обошлось бы, отведи ее к врачу вовремя. „Ничего с ней не будет, — это отец-то, — люди им лечатся, внутрь принимают“. „А вот еще Михалчо, Сукмангоговский мальчонка. Давно это было, Марела тогда еще невестилась в ту зиму и замуж пошла, но все, как есть, помнит… Так Михалчо этот дурманом отравился. Пошел играть на гумно да стал разные травки в рот совать, около дувала их полно… И вот одно семечко разгрыз, второе… И не больно много; говорили, сколько, не вспомнит сейчас… Люди слышали, что где-то за огородом вроде кто-то стонет, но внимания не обратили. А вечером нашли его: на земле лежит, весь посинел и скрючился… Дурманом тоже и Найда, Ивана Масларя баба, с другого конца села, отравилась. Она так хотела, чтобы выкидыш получился. Сварила горсточку семян, выпила отвар — и на тебе, дуриком померла…“

Старуха задумалась. Дурман… В ее время девки пили его для красоты, чтобы глаза светлели, парней привораживали. Но пили самую малость, чуть-чуть. А сколько надо, чтобы отравить?.. Ведь его и скотина не ест: ни волы, ни лошади, ни козлы…

Занялся рассвет.

Кто-то постучал в калитку. Собака зарычала и кинулась к воротам. Послышались удаляющиеся шаги. Старуха, подняв глаза, увидела мелькнувшую тень, и все смолкло.

Кто бы мог это быть? Злобно проворчала:

— Опять какой-нибудь лоботряс! Чтоб их черти подрали…

Но уйти, сделав вид, что ничего не слыхала, нельзя было, потому что с улицы ее, конечно же, было видно. Делать нечего — придется открыть… Скажет, что Ивана нет дома.

И вдруг она увидела Диню Мангалова. Стоит, растерялся, лица на нем нет, и вроде чего-то боится. Чуть слышно поздоровался, словно милостыню попросил. Старуха ничего понять не могла. Зачем пришел? Чего ему надо? Был он вроде человек Георгия Ганчовского, полоска одна у него вклинивалась в рисовое поле хозяина.

— Иван дома? — спросил он, а сам, как девка, покраснел.

„Наверное, Ганчовский его послал“, — мелькнуло у нее радостное предчувствие.

— Входи, входи. Дома Иван… Пошла! — замахнулась она на собаку и широко раскрыла калитку. — Он сейчас скотине сенца даст — завтра пахать собирается… там, в Крушаке, надо посеять кой-что…

Иван тоже удивился: „Чего нужно этому пришибленному?“ В прошлом году Диня дал свою полоску Ганчовскому и был, вроде, его человеком. Ничем особенно он себя не выказал, так, ни рыба ни мясо, но раз с Ганчовским — значит, его человек. И правильно люди рассуждали: „Туда душа тянет, где поживиться можно“.

Старая тут же смекнула: „Ганчовский послал его, что бы с Иваном помириться… Вот теперь момент настал, когда ему за ум взяться…“

„Тут что-то не то, раз его Ганчовский послал, — мелькнуло в голове у Ивана, когда он увидел Мангалова, и решил быть с ним построже. Пусть только посмеет мне какую-нибудь гадость предложить! Выкину из дома, как собаку“.

Мангалов как будто все понял и еще больше растерялся: никак не мог собраться с силами рот раскрыть.

— Каким ветром тебя к нам занесло? — спросил Иван сухо.

— Я… это самое… насчет схода сельского… когда его делать будете? — начал Диню, заикаясь на каждом слове.