Георгий Караславов - Дурман

И вот теперь, когда мать выговаривала Ивану, как несмышленышу, тому вдруг стало стыдно перед братом, он рассердился на самого себя и раздраженно оборвал мать:

— Ну, довольно! Мои дела тебя не касаются!

— Вот, вот! — рассердилась она. — Вырастишь сына, а потом тебя не касается, куда он ходит и с кем лоботрясничает.

— Это я-то лоботрясничаю? — вспылил Иван.

— Иисусе Христе! — перекрестилась старая, не вставая с постели, — возвращается домой к утру, да еще спрашивает! — Потом опустилась на постель, повернулась к нему и вздохнула. — Ходи, сынок, ходи! Как это в песне поется: „Был Ванюша молоденек — мать забот не знала…“ А мне уже теперь — один черт. Молода была, счастья не видела, так чего же на старости лет дожидаться?.. Ходи, ходи!.. Вот сдохну, тогда находишься вдоволь…

— Ну, хватит! Дай мне уснуть.

— Ладно, ладно. Мне уже в могилу пора… Выспись хорошенько, — а завтра снова пойдешь шляться по деревне с разными бездельниками…

— Болтаешь попусту. С какими это бездельниками я шляюсь?

— С какими? А Хычибырзов? Куда с добром: людей уму-разуму учит, а сам жену из дому выгнал.

— Это мать его ее выгнала, — ехидно поправил Иван.

— Все матери вам виноваты… Ну, ладно, пусть матери… А сыновья — святые угодники?.. Да разве мать о своем сыне не заботится, плохое ему думает? Не хочу я, чтобы ты с них пример брал, с этих негодников, слышишь? Не хочу, чтобы с ними дружбу водил!

— Вот и их матери обо мне то же говорят.

— И правильно, — подхватила она. — У вас ведь как? Соберетесь в одну кучу, один другого стоит, и давай друг перед дружкой выхваляться, кто поважней да побойчей выйдет… Когда человек подальше стоит от таких компаний, сам по себе он и за ум быстрее возьмется, и в толк добрый совет возьмет… А ты заради чего все дела забросил? Заради людей. Сам свои дела не устроил, а о людях печешься. Был тут у нас один учитель. Никифоровым звали. Ты еще тогда в школу не ходил, но, может, помнишь, он все брата твоего настрополить норовил с этой партией, будь она неладна… Кабы я знала!.. К нам ведь ходил. Думаю, вот ученый человек. Минчо добрым делам от него научится… А оно вон как вышло… Если бы брат твой за другое взялся, может, сейчас бы положение имел… не нужно было бы деревья выкорчевывать…

Иван только сопел, слушая слова матери. Странно, думал он, откуда это у ней? Как она поняла, что в людях, когда они вместе, кроется такая сила? Ни прочитать она не могла об этом, ни от людей услыхать. Без поддержки товарищей человек может не выдержать, согнуться, сойти с прямой дороги, впасть в отчаяние. Совсем другое, когда есть кому тебя поддержать.

Одно плохо: Иван не мог спокойно ее слушать. Осточертели ему эти вечные попреки, эта слежка, постоянный страх за его жизнь. В какой-то степени он ее понимал и оправдывал: ведь он один у нее остался. Но вместе с досадой на ее ветхозаветные истрепанные поучения и советы в голову тайком, как вор, прокрадывалась мысль: а, может, она и права?

Иван делал мучительные усилия, чтобы прогнать эту мысль, но она досадной осою вертелась в голове и время от времени выпускала свое жало.

— Я так тебя не оставлю, заруби себе на носу, — пригрозила старая, ободренная его молчанием. — Я твоя мать, добра тебе желаю, поэтому ты должен меня слушаться.

Он дал ей слово, вроде только чтобы отделаться, но где-то в глубине души чувствовал, что сбит с толку. Да и вообще…

После этого столкновения с матерью Иван старался допоздна не задерживаться, но невозможно решить все дела за час, два. Встречались вроде бы на минуточку, на пару слов, но потом слово за слово, то да се, вопросы, разные мнения — а время, будь оно неладно, летит незаметно…

Однажды ему удалось вернуться вовремя. В другой раз еще на крыльце снял обувь, чтобы не шуметь, и незаметно прокрался к постели. Или, может быть, она притворилась уснувшей? В третий раз она не спала, ждала его. Сердитая, с всклокоченными волосами, видно, только что проснулась, она не сказала ему ни слова, только упала на подушку и начала причитать тихим, печальным голосом, как по покойнику:

— Почему господь не прибрал меня вместе с отцом твоим, почему оставил здесь горе мыкать, зачем, для чего только живу в этом доме? Здесь меня ни во что не ставят, только измываются да насмешки строят… Боже всемилостивый, возьми меня к себе поскорее, пусть они, куда хотят, ходят, не стану им мешать, досаждать своими советами. Помоги им отделаться от меня, от постылой матери!

Иван усмехнулся: она говорила так, будто Минчо еще жив. Хотел было одернуть ее, но не посмел. Эти слезы и причитания оставили в душе его какой-то горький, противный осадок. Он не ожидал, что она так его встретит. Что он мог ей сказать? Как объяснить? Сам-то он понимал ее: один он у нее остался, вот она и трясется над ним, как бы чего не вышло. Ну, как ей понять? Попытаться объяснить? И слушать не станет, только попусту время потеряешь…