Николай Студеникин - Невеста скрипача

— Шоколаду три… нет, четыре плитки, — диктовал между тем Венька, чувствуя себя миллионером. — Нет, не «Аленку». Вон того, который «Олимпийский», — соблазнился он яркой этикеткой. — А «Запорожцы» сколько стоят?

— Не продается, — ответил продавец, выкладывая на прилавок плитки шоколада. — Пусть мне магазин украшает. У меня там картина висела, — он указал в угол, где теперь вместо картины висели новые и вонючие охотничьи сумки — ягдташи. — Картина висела, называется эстамп. На прошлой неделе купили…

— Агупова старшая дочка купила, — от печки, покашляв, сообщил дед в кубанке.

— Верно, — подтвердил продавец, — именно его дочь, названного товарища. Старшая ли, младшая — не в этом дело. На днях иду, значит, магазин отпирать, а картина под ногами валяется. Ее, значит, выломали, а вместо портрет, увеличенное фото. Так что же это получается? — Продавец погрозил отсутствующей семье Агуповых пальцем. — Поругание искусству получается, а больше ничего!

Дед в кубанке осуждающе покашлял в кулак. Он тоже был против поругания искусства.

— Ладно, — вздохнул Венька, не понимая, какая может быть связь между искусством и папиросами, даже если это подарочный набор. — Раз не продается, значит, не надо. А книжки у вас есть? О’Генри, скажем, или Джек Лондон?

— М-м, — ответил продавец, — потом посмотрим. Генрих? Такого, кажись, нет. — И, почесав ногтем мизинца левую бровь, пододвинул к себе большие счеты.

Костяшки под его пальцами с треском заметались туда-сюда, подсчитывая Венькины расходы. Сам Венька с почтением следил за манипуляциями продавца. Как только они закончились и треск смолк, Венька протянул продавцу давно приготовленную двадцатипятирублевку. Новенькая, она была сложена в квадратик.

Ожидая, когда продавец наберет сдачу, Венька рассеянно посмотрел сквозь маленькое зарешеченное окошко на скучную, безлюдную улицу. Внезапно он дернулся, глянул на продавца и деда в кубанке счастливыми, ничего не видящими глазами и выбежал вон. Дверь за ним захлопнулась с громом. Глухо звякнули тихо составленные бутылки с вермутом. В яично-желтых настенных часах, которые висели косо и давно не шли, потому что продавец ленился заводить их, что-то щелкнуло. Лениво качнулся маятник из блестящей латуни.

Дед в кубанке удивленно крякнул и, не поднимаясь с корточек, переменил место.

— Чего это он? — спросил продавец, локтем отодвигая счеты. — Как родного увидел. А?

Дед сдвинул кубанку на глаза и поскреб заросший серым волосом затылок.

— А ты как думал, Василь Андрев? — спросил он, мешая смех с кашлем. — Оно, может, и родного! Он тут часто… возле почты шастает, я давно приметил. А там Агния, акушерская дочка. Вот и смекай, ежели ум есть. Сегодня тетя чужая, а завтра тещенька, почитай ее, «мамочкой» зови.

— Вон что! — улыбнулся продавец. — А я-то думаю: чего он в такую-то погоду? Не ближний свет. Помочь ему, сигаретки сложить?.. — Он наклонился и вытащил из-под прилавка длинную коробку. — Дождичек сорвется, и привет, пропал табачок. Сумочка-то — название одно, промокает. Шоколадки купил, — вздохнул продавец. — Ребенок еще совсем…

Ловко орудуя одной рукой, он сложил красненькие пачки сигарет в коробку, а коробку сунул в сумку, которую Венька впопыхах оставил на прилавке. Примерившись и вздохнув, продавец принялся укладывать Венькины покупки дальше.

— Василь Андрев, а Василь Андрев? — нарушил молчание дед в кубанке. — Твой-то приедет? Или как?

— Куда он денется? — равнодушно ответил продавец. — А не приедет, тоже хорошо. Расходов меньше.

И снова воцарилось молчание. Потом дверь охнула и втолкнула в магазин запыхавшегося и мрачного Веньку. Он прямиком, не глядя по сторонам, направился к своей сумке. Его сапоги оставили на полу мокрые — точечками — следы.

— Уложили? — вяло удивился Венька, затягивая на сумке узел. — Спасибо большое. — И забросил потяжелевшую сумку на плечо.

— На здоровье, — улыбнулся продавец. — Что, не она была, перепутал?.. Бывает. Всякий может обознаться… Эй, стой, ты куда? Стой, тебе говорят! Ты ж книжки еще хотел посмотреть! А сдача? Сдачу забери!

Но Венька уже не слышал. Маятник снова качнулся и снова сонно оцепенел. Дед в кубанке поднялся и, озабоченно кряхтя, направился к двери. Его длинные шерстяные носки спустились, и стало видно, что под ними имеются еще одни — бумажные, в мелкую клетку.

— Ты ко мне как в театр ходишь, — сказал продавец, глядя ему вслед. — Покупатель пришел, и ты тут как тут. Покупатель ушел, и ты ушел… Погляди там. Если от почты пойдет, заверни его — пускай сдачу заберет. Молодой еще рублями бросаться.