Елена Борода - Я тебя никогда не прощу

Тревожный вечер, когда увидела этого мальчика в первый раз. Плачущих близнецов. Расстроенную многодетную мать. Своего Фёдора, умчавшегося выручать какого-то постороннего, незнакомого мне человека.

Удивительные у него глаза. Какого-то медового цвета.

Близнецы так и уснули, прижавшись ко мне. И я вместе с ними.

Разбудил меня Фёдор. Тихонько растормошил и повёл к выходу.

В доме царила тишина. Только на кухне тихонько переговаривались шёпотом. Всё семейство, как я поняла, было в сборе.

Мы сели в машину. Фёдор тяжело вздохнул и провёл рукой по лицу.

– Прости, Поль. Не мог я их оставить, ты же видишь. Четверо детей.

– Четверо?

– Девочка ещё, кроме тех, что ты видела. Папаша просто кретин слабоумный. Там такая история…

– Не продолжай!

Меня, в общем, не интересовало, что там за сложности с папашей. Жаль было детей.

Мы ехали по спокойной дороге. Уже рассвело, лёгкий туман рассеивался в воздухе. Я протянула руку и коснулась Фединой ладони. Она была сухой и горячей.

Леся

– Подожди меня! – сказал Тим, когда мы вышли из класса.

Я видела, куда он побежал. И мне это не понравилось. Инночка после её предательства конченый человек. Лично я больше в её приёмную ни ногой!

Я пинала ногами бордюр, когда он вышел. Весёлый такой.

– Курить есть?

– Кончились, – угрюмо буркнула я.

– Жаль. Ладно, потерплю.

Я хмыкнула. Тим попробовал первую сигарету всего месяц назад. А уже строит из себя опытного курильщика.

– Ты чего такая? – заметил Тим.

– Какая?

– Напряжённая.

– Не обращай внимания. Пройдет.

– Давно хотел спросить: а за что ты Полину не любишь?

– А чего она!

– Очень убедительно!

Сарказм Тима совершенно справедлив. Я не могла объяснить, почему мне не нравится наша классная. То, что она выглядит не как препод, а как неформал, — это ведь не аргумент. А то, что она мыслит себя знатоком детских душ и постоянно лезет не в своё дело… Для других это выглядит как проявление участия.

– А ямочки на щеках, между прочим, признак вырождения, – заметила я. – Вся причина в укороченных лицевых мышцах. А ни в каком не поцелуе Амура!

Тим молчал. Слегка задумался.

– У Полины ямочки на щеках, – напомнила я.

– А что сейчас не признак вырождения, Лесь? – очнулся Тим. – Плохая память? Близорукость? Да мы все постепенно вырождаемся, всё человечество!

– А чего ты её защищаешь? Купился на душевные разговоры?

– Ну нет, меня не купишь! Не хочу быть заложником её эволюционного процесса. Не хочу, чтобы стояла галочка напротив моего имени в списке приручённых.

– Я рада, что мы с тобой мыслим одинаково.

Тим притормозил.

– «Мыслим»! – передразнил он, говоря в нос. – Высморкайся, Лесь!

Я полезла за платком. Ну, от кого бы я такое стерпела, кроме Тима?

Где-то у меня в рюкзаке завалялась пачка одноразовых бумажных платочков. Всё нашлось по три раза, кроме них!

Я сердито зарычала и перевернула рюкзак вверх дном.

На землю, сырую мартовскую землю посыпались ручки, фломастеры, тетради, плейер и ещё куча мелочей вроде флешек, жвачек, коллекции киндер-игрушек и двух заводных жуков.

Тим стоял и спокойно смотрел, как всё это падало к его ногам.

Я выудила из получившейся кучи платок, от души высморкалась и стала собирать своё богатство обратно. Тим помогал: носком ботинка двигал мне под руку оставшиеся вещи.

Напоследок нагнулся и поднял исписанный карандашом листок. Внимательно прочитал, шевеля губами.

– Это ты написала?

– Дай сюда!

Я вырвала листок. На нём были стихи.

– Ты написала? – не отставал Тим.

– Нет, конечно!

– Жаль. Хорошее стихотворение.

Он улыбался. Кажется, не поверил.

– Тебе понравилось? – с сомнением спросила я.

– Ну… Понравилось бы, если бы я любил стихи. Но я принципиально не принимаю поэзию.

– Почему?

– Потому что любое стихотворение в итоге – это эмоциональный сблёв. Способ привлечь к себе внимание. И ничего больше.

Я промолчала. Слова Тима попали в больное место. Это был такой точечный, меткий удар, от которого всё сначала немеет, а потом приходит боль.

Так и сейчас. Несколько шагов я прошла, впитывая убийственный смысл его заявления. А потом уже не чувствовала ног, потому что обида тяжёлыми волнами поднималась из самого моего нутра и наполняла меня всю, до самой макушки, и изливалась отовсюду, и никак не кончались эти волны, и боль не кончалась.

Он ещё что-то говорил, о том, что нет никакой тайны творчества, что любое искусство просто компенсирует то, что человек в этой жизни не получил.