Василий Голышкин - Большая починка

— Странно, не знала я, что ты против товарищей идешь.

— Я не иду. Мы все одного мнения.

— Ах, ты еще и врать… Я со всеми уже говорила. И знаю, у них мое мнение. Но если ты против Онуфриева как вожатого…

— Я не против. Я, как все.

— Уже догадалась. Можешь идти.

И Мишка-толстый останется вожатым звена.

Нет, к ребятам с перевыборами лучше не лезть. Лучше Валентину Ивановну уговорить. Чтобы она его освободила. А за ребятами дело не станет. Пусть Сашу Павлова выбирают. А пока… Пока он уйдет, вот…

Ему было ужасно жаль себя, когда он, провожаемый удивленно-насмешливыми возгласами ребят — «Эй, вожатый, куда же ты?» — шел по солнечному двору и смотрел на мир сквозь оранжевые слезы, а мир, отражаясь в этих слезах, корчился перед ним в смешных гримасах.

Но Мишка-толстый не остался неотомщенным. Дворовый пес Султан, большой и лохматый, как вывернутая шуба, жалобно заскулил, увидев Мишку-толстого, и вдруг облаял ребят. Те так и покатились со смеху. А Мишке от собачьей жалости стало еще горше.

Он вышел за ворота, свернул направо, потом еще раз направо и покатился, как колобок, шурша щетинками травы по отвислому животу дороги, вниз, к Снежке, мимо кладбища, и вдруг пропал, скрылся в кладбищенских зарослях.

Егор Егорович, общественный заведующий отделом культуры горсовета, удил рыбу и старался вспомнить, как выглядела Снежка в дни его детства. Старый, а забыл, сколько зайцев можно ловить одновременно. Погнался за двумя и дважды остался с носом: ничего не поймал. Снова забросил удочку. Красная морковка поплавка легла на воду, и широкие, как улыбки, круги пошли по реке. «Смейся, смейся, — погрозил Снежке Егор Егорович. — Смеется тот, кто…» Но, в общем, ему было не до смеха. Вчера в отдел культуры горисполкома, который пенсионер Егор Егорович возглавлял на общественных началах, пришла Суматоха и потребовала вскрытия каких-то мощей. Егор Егорович сперва в толк не мог взять, о чем она просит. Суматоха, крестясь на угол, рта никому не давала раскрыть.

— Явила… Божью милость… Знак подала с того света… Девица на поправку пошла… Обчество скрытия мощ требует…

Егор Егорович не выдержал. Громыхнул по столу гильзой от снаряда — от гильзы-пепельницы гул, как от колокола, — и в воцарившейся тишине повел допрос. Суматоха в карман за словом не лезла, и вскоре, отсеяв шелуху от семян, удалось выяснить следующее. На Зарецком кладбище, в дни, когда Суматоха под столом пешком гуляла, была похоронена божья угодница святая карлица Серафима. Откуда ей, Суматохе, известно, что карлица была святой? А как же, в святую землю ходила, гробу господнему кланялась. У барыни, княгини Галицкой, на руках преставилась. И знаменье было, как преставилась. Галицкая собака сдохла. А все знали, карлица собаку без ума любила. Стало быть, карлица ушла и собаку за собой на тот свет поманила. Ладно, не в собаке дело, а в карлице. Со дня, как похоронили ее, больше чем полвека минуло. Как раз тот срок, чтобы святой усопшей знак подать. Вот он, этот знак — фотография. Она, Суматоха, фотографию эту запечатанной в конверте под могильный камень сунула, а достала распечатанной. И теперь от имени общества молящихся требует ни много ни мало — вскрытия мощей святой карлицы для всеобщего обозрения, поклонения и чудоявления…

Егор Егорович, как мог, разъяснил Суматохе, что затея эта пустая, ненужная, содействовать ей он не будет и пусть лучше Суматоха занимается своим прямым делом: сушит и продает семечки. Они у нее, слышно, идут нарасхват, так что даже фининспектор интересовался, не обременяют ли Суматоху доходы и не хочет ли она поделиться ими с государством. Но даже эта, страшная во всякое другое время угроза не подействовала на Суматоху и не заставила ее стушеваться. Она стояла на своем: требовала вскрытия мощей, а в случае отказа грозила пожаловаться в высшие сферы, подразумевая в данном случае отнюдь не небесные, а вполне земные учреждения.

Егор Егорович тогда нелегко от нее отделался. И вплоть до сегодняшнего дня Суматоха не выходила у него из головы. Князь Алексей Галицкий и княжеская приживалка, карлица Серафима… Ему ли было не знать о них? Он тогда комиссар, учредитель Советской власти в Зарецке. Князь еще князь, но уже без чинов, без земли и обреченно ждет заключительного акта трагедии. И вот каким представляется комиссару Сергееву этот акт.

Гостиная во дворе князя Галицкого. Князь Галицкий и красные матросы революции. (Входят.)