Яков Ершов - Подростки

— В школу я ходить буду в ту же самую. Так что никаких перемен. А дом этот даже лучше. Квартира у нас на третьем этаже. Мама очень довольна. И он тоже. Ходит, как победитель. Только и командует.

Боря молчал. Он понимал, что Тамара говорит о Василии Степановиче, но все слова, осуждающие его, уже были сказаны, и просто не хотелось повторяться.

— Слушай, Тома, у тебя очень удобный случай, — опять начал он, видимо, не раз возникавший между ними разговор.

— Что? — не поняла Тамара.

— Скажи, что ты не поедешь с ним.

— Нельзя.

— Почему?

— Знаешь, как маме трудно? Она будто между двух огней. Нет, не двух. Потому что я не огонь. А отчим жжет нас каждый день. То ее, то меня. И, когда нам очень больно, мы прильнем друг к другу, посидим, поболтаем, и легче станет. Раньше она этого не понимала. Думала, что Василий Степанович добрый, что около него можно согреться. А он жжет.

Боря молчал. Он думал. Он искал выхода из этого безвыходного положения.

— Ты собери свои вещи.

— Они в одном чемодане. Да еще положу в сумку.

— Скажи мне, когда будете переезжать.

— Зачем?

— Я хочу помочь вам. Носить вещи, грузить в машину. Караулить, наконец. Лишний человек не помешает. Вот и Сережа поможет, — кивок в мою сторону.

— Он не согласится.

— Согласится. Вот увидишь. Ты скажи маме.

И на этот раз Боря оказался прав. Я даже удивился, с какой легкостью Василий Степанович согласился, чтобы мы с Борей помогали им при переезде. Даже обрадовался.

— Тогда я и грузчиков не буду нанимать, — поспешно сказал он. — Трое мужиков. Сами все перетаскаем.

День переезда выдался теплым, по-настоящему весенним. Яркое солнце слепило глаза. Вдоль улиц с крыш позвякивала весенняя капель. Со стороны парка доносился птичий гомон, и я подумал: грачи, наверное, прилетели. Но, приглядевшись, увидел стайку зябликов. Они сидели на черных голых ветках ясеня, выделяясь своей необыкновенно яркой окраской. Как игрушечные. Грудки свежебордовые, словно птички только что выпачкались в краске. Перескакивая с ветки на ветку, они тихонько посвистывали: «Фить, фить». А галдели в середине парка неугомонные воробьи. Им в пору было радоваться весне. Позади осталась холодная и голодная зима. Уж лето-то они проведут в блаженстве. «Если не подкараулит и не сцапает кошка», — усмехнулся я.

Тамару мы застали в слезах. Оказывается, Мария Сергеевна купила ей к весне светленькое, легкое платье. Хотела порадовать дочку. Но покупка не понравилась Василию Степановичу.

— Деньгами разбрасываешься, — ворчал он. — А они мне нелегко достаются.

— Но у дочки нет ни одного нового платьица, — оправдывалась Мария Сергеевна. — И погулять пойти не в чем. Из старых она выросла уже.

— Гулять ей еще рано. Пусть подрастет. А для учебы достаточно и школьной формы.

Мария Сергеевна попыталась сослаться на то, как живут в других семьях.

— Девочки любят принарядиться. Школьная форма надоедает. Посмотри, девчонки выйдут вечером, как куколки разодеты. Зачем же нам свою дочь обижать?

Но Василий Степанович еще больше разобиделся.

— Ты только со своей дочкой и возишься, — с досадой упрекнул он. — Обо мне не подумаешь. Я тоже вот старую рубаху который месяц таскаю. Балуешь девчонку, а она на меня косо смотрит. Чтоб впредь без разрешения не смела ей ничего покупать. Слышишь?

Я как раз раздевался в коридоре и слышал весь этот разговор. Слышал, как мать покорно ответила:

— Не серчай. Если хочешь, продам я это платье соседкиной дочке. Пусть носит.

— Вот и отдай, — буркнул Василий Степанович и, косо глянув на притихшую Тамару, прошел на кухню.

А Тамара присела в своей комнате на кушетку и, сдерживая рыдания, бормотала что-то о своем горе и о том, что нет у нее на свете никого, кто бы пожалел ее, позаботился о ней. Даже дома нет ей покоя. Хуже, чем у чужих людей. Там хоть не попрекают куском хлеба, нет этих настороженных, нелюдимых взглядов, которыми Василий Степанович встречает и провожает ее. Нет, нет, надо пойти и сказать: «Мама, довольно. Если ты не оставишь его, то я одна уйду. Уйду куда глаза глядят. Я больше не могу, не могу».

Но к тому времени, когда пришел Боря, Тамара уже успокоилась, слезы высохли на ее щеках, и ее первоначальное решение показалось ей слишком поспешным. Может, все еще уладится. Не стоит расстраивать маму. В конце концов ей виднее, как лучше поступить. А она, Тамара, все стерпит, ради мамы стерпит.

— Надо что-то решать, — сказал Боря. — Ты посоветуйся с матерью. Заяви ей прямо…