Борис Могильнер - Березонька

— Откровенно говоря, надоело против ветра плевать. Утираться не успеваешь, даже широким полотенцем. У меня никаких прав, только обязанности.

Давид Исаевич недовольно поморщился.

— Постараюсь вам подсобить, — Анна Арнольдовна слегка прикоснулась рукой к плечу Давида Исаевича.

— Это уж кое-что значит. Одним сочувствующим больше.

— Ликовать рановато. Я ведь только председатель месткома, да и художественного совета, правда…

— Но не менее того…

«Вот человек делает полезное дело, — убеждала себя Анна Арнольдовна. — Как же это не замечать, не поощрять, не помогать ему? Разве это по-хозяйски?» Она взглянула в лицо Давида Исаевича, очень нерусское, асимметричное, с большим кривым носом и обиженно выгнутыми губами. Каждый раз она находила в нем те или другие привлекательные черты. И это приятно волновало ее. «Бессребреник, — думала она. — Такую махину тащит, сколько сил на факультет общественных профессий кладет и ни копейки за это не получает. Вот это — коммунист! Почему же к нему некоторые относятся с предубеждением, порою даже пренебрежительно, во всяком случае, не с той долей уважения, какую он заслуживает? Почему? Ведь и преподаватель он неплохой».

— Смотрите, не провалитесь сегодня. Без меня, — произнесла кокетливо Анна Арнольдовна.

— Все еще сердитесь?

— Смирилась. Ничего не попишешь: схватка — кто наверху оказался, тот и прав.

С крыльца спустились вместе. И вперед пошли рядом.

Погода портилась. Солнце прочно скрылось за густеющими облаками, которые старались непременно взгромоздиться друг на дружку: видимо, на чужом хребте плыть легче, даже в небе. Подул свежий ветерок. Под ногами асфальт покрылся крупными крапинками — срывался дождик.

— Вы как критику переносите, Давид Исаевич? — неожиданно поинтересовалась Анна Арнольдовна.

— Не люблю ее, окаянную, — рассмеялся Давид Исаевич.

— Жаль. Собираюсь кое-что сказать вам.

Слова ее грозили, а глаза не обещали ничего злого. Они выражали полную преданность.

Немного погодя Анна Арнольдовна, как бы размышляя вслух, значительно произносит:

— Кулаками камень не раздолбишь.

— Вы наотмашь, — подсказал Коростенский в тон ей. — С оглядкой да с опаской ничего не добьешься.

— А отношения с вами? Их омрачать нельзя. Они должны быть на высшем уровне!

— Я еще в состоянии переварить правду.

— Вот и ладненько, — ворковала Анна Арнольдовна. — Стиль ваш не нравится мне, Давид Исаевич. Ну что это за работа — все сам да сам. Как будто если не вы, так никто. Вот сейчас, например, послали бы кого-нибудь в театр.

— Времени в обрез.

— Я и говорю — только себе доверяете.

Давид Исаевич свел брови, отчего лоб покрылся морщинами. «А иначе пока не получается. Пошли кого-нибудь за реквизитом в театр — разве толк будет? Вот и приходится самому шастать…»

— И как вас хватает и на основную работу и на этот факультет общественных профессий, — сказала Норшейн.

— Разумеется, этот факультет — ноша не из легких. Но кому-то ее тащить надо.

Понимала Анна Арнольдовна, что факультет общественных профессий — это эксперимент, поиск. Вполне вероятно, что от него откажутся. Пока факультет терпят. Глядят на него, как хлебопашец на дождь: нужен — для смотра художественной самодеятельности или концерта, — благословляют, а нет — так проваливай ко всем чертям. Какие приводные ремни, какие механизмы поддерживали его дух здесь, в институте, Анна Арнольдовна не очень видела, однако факультет жил. Без штатных работников, без своих аудиторий, в суете бесконечных концертов самодеятельности, изготовления фотовитрин, различных стендов факультет общественных профессий держался, действовал по стабильному расписанию, как и остальные факультеты. Наверно, все же нужен он, если в сложнейших условиях существования не угасал. Правда, Анна Арнольдовна отдавала себе ясный отчет в том, что у них, в провинциальном институте, факультет общественных профессий держится главным образом на энтузиазме, а скорей всего — на упорстве его декана. Об этом Анна Арнольдовна и сказала своему спутнику:

— Великомученик вы…

И поплотнее укрыла шарфом шею.

Давид Исаевич шагал плечом к плечу с ней, шаркая по асфальту толстыми подошвами ботинок, стараясь осмыслить ее слова. Видимо, она жалеет его и как будто искренне. Значит, есть за что. Со стороны видней. Давид Исаевич ссутулился и как-то сразу постарел.

«Хорошему человеку жить всегда трудно», — думала Анна Арнольдовна, искоса поглядывая на Давида Исаевича. Возникло желание приласкать, приголубить спутника, сунуть руку куда-нибудь под мышку ему, прижаться к его бедру, шепнуть на ухо что-нибудь доброе, теплое, но она не решалась. Почему? Поди знай. Тяжело вздохнула Анна Арнольдовна, думая о своем. Все дело в том, что он вряд ли счастлив в семейной жизни. У нее мало оснований так считать, почти никаких поводов, но все же так думалось. И она произнесла нарочито громко: