Борис Могильнер - Березонька

Вспомнив ее тогдашний напряженно испытующий взгляд — понимает ли сын ее и принимает ли такой? — Давид Исаевич сжал зубы. Он с трудом удерживался от желания опуститься на колени и прошептать: «Возле тебя я, папа…» Старался думать о земном. Хорошо бы подремонтировать плиту, цемент начал крошиться, а времени в обрез. Через день-два возвращаться, завершать работу в институте.

Достав носовой платок, Давид Исаевич потер холодную доску с надгробной надписью: «Лучший памятник тебе — наши жизни. Пусть они будут достойными твоей — чистой, честной, благородной». Долго не соглашалась мама ставить гранит на могиле:

— Посадили деревца вокруг, растут. Чего еще надо? Плохая разве память? А лишняя копейка завелась, используйте с толком, для живых.

Но в тот раз ее не послушали.

До сих пор Давиду Исаевичу казалось, будто он хорошо знал отца, его характер, помыслы, чувства, но сейчас, словно впервые и как посторонний перечитывая на мраморе надпись, которую сам же сочинил, он поймал себя на мысли, что осведомлен о родителе очень даже неполно. Тихий, скромный работяга-бухгалтер, воевал с хапугами и стяжателями, стерег народное добро. Разве это все? Давид Исаевич попытался представить отца рядом, под трепетной листвой березок. Понравилось бы ему здесь? Любил ли он мир с его разноцветьем, запахами, звуками, ликованием? Неизвестно. Опустил голову Давид Исаевич. Все было как-то недосуг поглубже заглянуть в душу отца. Теперь поздно, не наверстать.

Где-то за спиной, проснувшись, застрекотала синичка, ей ответила другая, третья…

Давид Исаевич поискал их глазами и увидел одну взъерошенную птаху на качающейся березовой ветке.

От погоста до чеховского рынка — рукой подать. Прежде почему-то Давид Исаевич этого не замечал. Они словно находились в разных измерениях. Сегодня что-то сдвинулось в сознании, почудилось, будто они вовсе не взаимоисключающие — эти священные места. Жизнь и смерть всегда рядом.

Но ярмарка только-только пробуждалась.

За прилавками молочного ряда возились колхозницы, ловко расставляя тяжелые фляги внизу, у ног, а бидоны полегче, кастрюли, ведра — наверху, на прилавке. Более расторопные бабы уже размещали перед собою весы.

Наблюдая за ними, Давид Исаевич прикидывал, у кого же лучше купить. Вспомнил, как приглядывалась к торговкам мама.

— У здоровой хозяйки и харчи добротные, — объясняла убежденно сыну, когда он помогал нести с базара покупки. — Ты не смейся. Кое-что ведь крестьянка и себе в рот кладет, не все людям вывозит. От хворой коровы сама бы маялась. На лице у людей все написано. Так-то.

— Чудачка ты, мама. Были бы единоличницами все, тогда, конечно, все логично. Сюда же, согласись, многие молочницы привозят продукты с ферм, которые они получают за трудодни.

— Зоотехники-то на что? — возражала мама. — Разве допустят бруцеллез или иную какую-нибудь напасть?

Не сразу Давид Исаевич выбрал продукты. Из десятка ведер и кастрюль пробовал он творог, пока нашел подходящий. Сметану тоже подбирал долго, но взял отменную, холодную и свежую. Зелень купил с ходу, не торгуясь, хотя, как и всегда в праздничные дни, была она очень дорогой. Позволил себе чуточку понаслаждаться роскошным натюрмортом молодых овощей на прилавках. Пяток тепличных огурчиков, лук муравчатый, пучок алой редиски — заманчивые деликатесы этой поры года — Давид Исаевич осторожно, чтоб не смять, сунул, обернув газетой, в авоську. Яблоки выбирал придирчиво. Выбрал молдавские. Опустил в авоську и пяток лимонов. Купил сушеных фруктов — изюму, кураги, абрикосов с кислинкой. Компот в больнице незаменим. Оставалось найти что-нибудь мясное. В мясном павильоне на крюках висели ляжки говядины, бараньи туши, свинина, оплывшая салом.

Мама всегда старалась покупать первосортное мясо. Прилавки обходила два-три раза, приценится, отойдет — издали посмотрит. Самое удивительное, никто на нее за это не сердился, колхозницы почти всегда незлобиво уступали ей:

— Рядись — не ленись, плати — не скупись.

Дома, раскладывая на столе приобретенную снедь, мама взыскательно проверяла себя. Случалось, поворчит на себя или же на продавца обрушится:

— Обманула! Вокруг пальца обвела. Надо же, подсунула черт-те знает что. Кто бы мог подумать. Глаза-то у нее какие хорошие, а?

И, подняв густые, черные брови, сжимала губы.

На оцинкованном лотке лежали филейные кусочки телятины. Давид Исаевич решил, что возьмет именно это мясо. Маме всегда такое нравилось.